От автора

Пишущему эти строки привелось провести в минувшее лето (1903 г. — Ред.) тридцать четыре дня неразлучно с отцом Иоанном.

Тридцать четыре дня я видел перед собой человека, имя которого так дорого не только русскому православному люду, но и всякому иностранцу и иноверцу, которому приходилось когда-либо сталкиваться с кронштадтским батюшкой или обращаться к нему с какой-нибудь просьбой.

И эти тридцать четыре дня, прошедшие как чудный сон, несомненно, оставят в моем сердце глубокий след на всю жизнь.

В наш практический век, когда личный эгоизм заставляет человека быть крайне осторожным и заботиться, главным образом, о личной выгоде и благополучии, когда дети нередко слышат от своих родителей наставления вроде «правдой — не проживешь», такое явление, как личность отца Иоанна, представляет из себя тот оазис среди знойной пустыни, в котором усталый путник может напиться свежей, живой воды и набраться силы для дальнейшей тяжелой дороги.

Отец Иоанн представляет из себя живое доказательство того, что можно жить правдой, можно жить без обмана, вразрез с установившимся современным мнением, можно жить совершенно бескорыстно и быть счастливым.

И он счастлив, счастлив вполне.

Счастлив потому, что все, что он ни делает, делает искренно, так, как ему подсказывает его христианское сердце. <...>

От Кронштадта до далекой Суры на севере и на обратном пути до Ярославля на Волге мы проехали тысячи верст по озерам, каналам и рекам.

В дороге я наглядно увидел весь триумф, все торжество честной, бескорыстной жизни о. Иоанна на пользу ближних. Я видел, как оценил эту жизнь простой русский народ и как он ее выражает.

Большая часть печатаемых здесь очерков и рисунков была помещена в приложениях к газете «Петербургский листок». И очерки и иллюстрации мне приходилось посылать с дороги во время путешествия. Трудно рисовать к сроку во время движения все время вздрагивающего от толчков машины парохода, — вот почему добрую половину моих иллюстраций составляют фотографии, к которым вообще я не люблю прибегать.

Настоящим изданием автор отвечает на те многочисленные письма почитателей о. Иоанна, которые были получаемы и конторой «Петербургского листка» и автором лично, и в которых заключалась просьба выслать номера газеты с путевыми очерками «На Север с о. Иоанном». Все таковые номера очень быстро распродавались, а потому осталось одно средство удовлетворить желание почитателей о. Иоанна — это издать очерки отдельно, что нами и исполнено в возможно скорый срок.

Глава I

Отъезд из Кронштадта. — «Шестовец» и «Агафия». — Каналы. — Новая Ладога. — По реке Свири.

25 мая — день Святой Троицы. В Кронштадте большое оживление.

Отец Иоанн в последний раз перед отъездом на родину торжественно служит в Андреевском соборе обедню и молебен по случаю дня рождения Государыни Императрицы.

Яркий солнечный день, после двух дней беспрерывного дождя, способствует праздничному настроению публики, которая к концу службы в соборе высыпала на улицы Кронштадта и густой массой скопилась в тех местах, где должен был проехать отец Иоанн.

С трудом пробрался я на дамбу так называемого Усть-канала в военной гавани, где в ожидании батюшки уже стоял его собственный пароход «Любезный». Сюда публику пропускали только по билетам.

К половине второго дня, когда по отдаленному крику и волнению в толпе можно было догадаться, что отец Иоанн уже идет, на палубе маленького «Любезного» скопилась такая масса провожающих до Петербурга лиц, что я недоумевал, куда же поместится сам отец Иоанн.

Но, слава Богу, кое-как уместились. Трудно только было отчалить от берега, так как провожающие со слезами на глазах, ухватившись за борт парохода, долго не хотели отпускать его. Когда же наконец пароход отделился от берега, из толпы раздался громкий голос:

— Батюшка, родной! Я бедный чиновник, четыре раза добивался увидеть вас, и все напрасно! Помогите, ради Бога! В семье у меня горе!

Батюшка попросил подойти пароход к пристани и передал просившему пакет с деньгами.

Наконец «Любезный» отвалил и направился к выходу из гавани.

В это время из-за военных судов показалась Петровская набережная и на ней целое море человеческих голов. Послышались крики, плач, замелькали платки в воздухе, а от берега отделилось несколько яликов и направилось наперерез нашему пароходу.

Но вот и выход из порта; мы прошли мимо нескольких красавцев, грозных крейсеров и броненосцев, на которых в это время по случаю Царского дня развевались флаги всех стран и гремела музыка, и вышли в залив.

Далеко впереди, среди подернутого дымкой горизонта, заблестел купол Исаакиевского собора, а сзади, точно крылья белых чаек, мелькали в воздухе платки духовных детей отца Иоанна.

В Петербурге мы остановились для того, чтобы высадить провожающих из Кронштадта.

На Английской набережной отца Иоанна приветствовала игумения основанного недавно им Иоанновского монастыря, на речке Карповке в Петербурге, — мать Ангелина с монахиней Евпраксией. Какие-то купцы-рыбники поднесли батюшке аршинную живую стерлядь, а на тротуаре против пристани моментально выросла толпа.

— Дорогой батюшка, отец ты наш, прощай! Счастливо плавать! Приезжай скорей!

Все эти благопожелания доносились до нас со всех сторон.

Когда мы тронулись, толпа бросилась бежать по набережной вслед за нами. Многие бежали вплоть до Калашниковской пристани и остановились только потому, что здесь пароход наш круто повернул к охтенскому берегу и скрылся за барками. Когда

мы поравнялись с церковью Михаила Архангела, два ялика отделились от берега и подплыли к нам; монахи Никифоровского подворья приветствовали отца Иоанна хлебом-солью.

В Шлиссельбург мы пришли только к 11 часам вечера. Здесь нас уже ждали два парохода — «Шестовец» и «Агафия», предоставленные для путешествия отца Иоанна вытегорским купцом А. Лопаревым, так как «Любезный» сидит очень глубоко и для плаванья по каналам неудобен. <...>

Так как за день все очень устали и пора было ложиться спать, то отец Иоанн перешел в каюту маленького «Шестовца», на котором его поджидал уже сам хозяин парохода, приехавший встречать батюшку из Вытегры, а я и сопровождающий отца Иоанна настоятель Никифоровского монастыря иеромонах Георгий устроились на «Агафий». Простившись с последними провожающими, мы немедленно отчалили и вошли в канал Александра П. Впереди шел «Шестовец», вслед за ним поплелась «Агафия».

По каналам обыкновенные пароходы имеют право идти не более 7-ми верст в час, но мы шли со скоростью 10-ти верст, и потому к 9 часам утра 26 мая были уже в Ладоге.

Неожиданная остановка отца Иоанна в Новой Ладоге всполошила все население города. Весть, что отец Иоанн будет служить обедню в церкви св. Климента, с быстротой молнии облетела все окрестности, и народ валом повалил к церкви. Когда окончилась обедня, на площади перед церковью была громадная толпа народа.

Отец Иоанн, с трудом усевшись в поданную ему тройку, поехал в дом купца Спирова, куда его пригласили к обеду.

И вот вся эта масса зашевелилась и бросилась вдогонку за экипажем. Я, ехавший в другой коляске следом за батюшкой, все время должен был кричать вместе с кучером из опасенья раздавить кого-нибудь. Несмотря на все предосторожности, в квартиру г. Спирова кроме нас, спутников отца Иоанна, и приглашенных почетных гостей попало человек сорок из толпы. Всякий жаловался на свои невзгоды и болезни и просил благословения.

Отец Иоанн всех обласкал и всех благословил. Пообедав после краткого молебна и поблагодарив хозяев за их радушие, мы отправились к своим пароходам и сейчас же двинулись в дальнейший путь. Пройдя широкое и довольно оживленное устье Волхова, мы опять вошли в скучный, однообразный канал. Потянулась бесконечная, поросшая низким ивняком плотина, из-за которой изредка показывается серое, как сталь, Ладожское озеро с одной стороны и такой же бесконечный бечевник с другой стороны.

За бечевником тянутся на многие версты залитые луга, и кое-где только на пригорке виднеются группы деревьев, да изредка покажется селенье с белой церковью.

В середине лета безотрадная картина Приладожья оживляется бесконечным рядом идущими по каналам одна за другой барками или, как их здесь называют, полулодками. Унылая песня, отвратительная ругань и свист погонщиков несчастных лошадок-бурлачков будет висеть в воздухе с раннего утра и до поздней ночи. Теперь еще не настала навигационная страда и потому только изредка попадаются суда с лесом. <...>

Благодаря тому, что канал теперь почти свободен от судов, мы шли без задержек и к 6 часам вечера 26 мая пришли в Свирицу.

Свирица — небольшое селенье, сосредоточенное, главным образом, у конторы цепного пароходства.

Здесь мы пересели на большой пароход морского типа «Баян» и, взяв опустевшего «Шестовца» на буксир, вошли в устье р. Свири. Тут местность сразу изменилась. Вместо скучных низких берегов канала началась свободная, живая и быстрая красавица Свирь. Мы уже в пределах Олонецкой губернии.

Чем выше подымаемся мы по реке, тем берега ее делаются гористее. Среди леса, возвышенных лугов и засеянных хлебом полей то и дело попадаются селенья, обитатели которых, издали узнав, кто едет на нашем пароходе, пестрой толпой высыпают на берег, кланяются в землю, бросают кверху шапки и всячески стараются выразить отцу Иоанну свои симпатии. Стоило нам остановиться у одной пристани для получения дров, как сейчас же группа молодых девушек поднесла батюшке несколько букетов ландышей. Сколько радости, сколько счастья было написано на лице каждой старушки, которой удалось получить благословение отца Иоанна! Отец Иоанн гладит по голове, хлопает по плечам, проводит по глазам больных, и последние, осчастливленные, с огромным нравственным подъемом возвращаются домой.

Мы рассчитывали попасть в с. Вознесенье 27 мая, утром, но в час ночи наш пароход вдруг остановился в одной версте от Подандевского порога. Оказалось, что с верхней площадки лоцман наш заметил, что над порогом стоит густой туман.

Делать было нечего; мы пристали к берегу и только в пять часов утра тронулись в дальнейший путь. Утром 27 мая мы прошли грозный и самый большой на Свири порог Сиговей, получивший свое название от обилия ловящихся здесь всегда сигов.

Местность к северу от Сиговца замечательно красива. На каждом шагу среди девственного леса попадаются селенья с типичными олонецкими избами. Обилие леса выразилось здесь в огромных, иногда трехэтажных, избах, под крышами которых непременно лепится балкончик. Ближе к Онежскому озеру берега Свири постепенно понижаются и потому менее интересны, чем в средней ее части. Наконец в 5 часов вечера мы пришли в Вознесенье и, набрав дров, вышли в Онежское озеро, отпустив на свободу «Шестовца», который пошел в Вытегру каналом.

Глава II

Онежское озеро. — Река Вытегра. — В гостях у А.И. Лопаревой. — Вытегорский погост.

Мы вышли в Онежское озеро, оставив в Вознесенье разочарованную публику: все надеялись увидеть батюшку, поэтому большой толпой собрались на пристани, где мы грузили дрова, но отец Иоанн в это время отдыхал в каюте и вышел на палубу только тогда, когда пароход плыл уже по гладкому, как зеркало, озеру.

Был мертвый штиль.

Мы шли по прямой линии на восток, к устью реки Вытегры. Направо виднеются олонецкие горы, а с левой стороны водное пространство сливается с небом и кажется одной серой массой, по которой то и дело мелькают белые крылья чаек, с криком летят стаи диких уток, а внизу, на расстоянии нескольких саженей от парохода, резвятся на просторе тюлени.

На северо-западе от нас осталась полоса далеких скал, известных своими каменоломнями. Из каменоломен, между прочим, были взяты шокшинский порфир, из которого сделана гробница Наполеона I в Париже, и соломенский камень (в 7 верстах от Петрозаводска), взятый для украшения Исаакиевского собора в Петербурге.

— Вот когда я отдыхаю вполне, — говорит подошедший ко мне отец Иоанн, — только на пароходе и есть возможность провести время в полном спокойствии. Тяжела мне подчас бывает моя популярность: никуда нельзя показаться, нигде нельзя свободно пройти незамеченным.

И действительно, стоит только где-нибудь отцу Иоанну ступить на берег, как толпа окружает его со всех сторон, и нужны большие усилия, чтобы освободиться из ее объятий. Он принадлежит сам себе только тогда, когда окружен со всех сторон водой. На маленькой палубе в несколько квадратных аршин он имеет на короткое время свободу в награду за целый год жизни исключительно для других.

Впрочем, и в это короткое время досуга я редко вижу батюшку без дела. То он читает святое Евангелие, то записывает в дневнике свои впечатления, то обдумывает проповедь к следующему дню, так как редкий день мы не останавливаемся где-нибудь, чтобы отслужить обедню. И только изредка ходит он по палубе, созерцая природу и восторгаясь ею.

Благодаря хорошей погоде, мы довольно скоро прошли Онежское озеро и вошли в устье реки Вытегры. Странное впечатление производит эта река. Узкая, точно канал, все время одинаковой ширины, красивыми извилинами проходит она по залитым лугам.

Вместо берегов видны верхушки ярко-зеленой травы, потонувшей в воде. Волны, бегущие в обе стороны от нашего парохода, налетают на эти живые зеленые ковры и колышут их. Получается очень красивое зрелище. Трудно себе представить, что эта узенькая болотная речонка так глубока, что может быть судоходна; а, между тем, по Вытегре свободно проходят большие морские суда под парами.

Почти у самого города Вытегры мы нагнали огромную паровую шхуну, идущую в Каспийское море. Находившиеся на ней персы с недоумением смотрели на нас со своей высокой палубы, не понимая, почему перед нашим пароходом русский народ почтительно снимает шапки и так низко кланяется.

В городе Вытегре встреча отца Иоанна была особенно торжественна. Несмотря на то, что было уже поздно, весь город высыпал на набережную, где на разукрашенной флагами и покрытой красным сукном пристани духовенство и власти города встретили батюшку. В нескольких экипажах мы отправились в имение Лопаревых, отстоящее от г. Вытегры в трех верстах, и остановились в знаменитом Лопаревском палаццо.

Покойный Лопарев происходил из кучеров; благодаря русской смекалке и выгодным подрядам по постройке шлюзов на Мариинской системе, он сделался миллионером и решил выстроить дом, в котором не стыдно было бы принять заезжих высокопоставленных лиц.

Дом обширный, деревянный, в русском стиле. Резные потолки и стены, майоликовые камины и печи, колоссальные зеркала, тяжеловесная резная мебель и картины в богатых рамах свидетельствовали о том, что хозяин не жалел средств на устройство дома.

Отец Иоанн уже девять лет подряд останавливается здесь.

Утром 28 мая отец Иоанн служил обедню в г. Вытегре и сказал слово против раскольников, которых здесь много. После обедни в доме Лопаревых был предложен нам гостеприимной хозяйкой А.П. Лопаревой обед, на котором присутствовало около 35 человек приглашенных. Много говорилось в честь отца Иоанна речей, но самой сердечной и симпатичной была коротенькая речь, сказанная экспромтом миссионером Вытегорского округа священником Н. Георгиевским. Вот приблизительное содержание ее: «Глубокочтимый отец протоиерей! В прошлом году в вытегорском соборе в своем слове вы сказали: «Мне доставляет большую радость ездить по всем городам дорогой мне России». А для нас вы всегда доставляете истинное наслаждение! В самом деле, лишь только вступаете вы, батюшка, в какую-либо весь или город, несмотря на будень, слышится радостный, торжественный звон большого колокола, собирается собор служащих с вами, купцы запирают лавки, крестьяне бросают в поле бороны и сохи, матери во множестве несут для приобщения детей! Замечается религиозный подъем духа, усиливается теплота молитвы. И неудивительно: вы, батюшка, пламень молитвы. Как от обыкновенного огня нагреваются окружающие предметы, часто загораются и горят огромным общим огнем, так и ваш молитвенный пламень охватывает всех, как служащих, так и молящихся, и вся церковь молится с вами — усерднее, теплее!»

Вечером отец Иоанн долго гулял по небольшому садику и в саду же прочел вечернее правило.

На следующий день утром мы совершили поездку на Вытегорский погост, где батюшка служил обедню. Замечательно интересна по своей архитектуре 22-главая церковь Вытегорского погоста. Выстроена она по собственноручному чертежу Великого Петра в 1708 году и до сих пор сохранилась в первоначальном виде. Другая церковь, стоящая в нескольких саженях от первой, построена несколько позднее и не так интересна снаружи, зато внутри я нашел очень редкие в настоящее время деревянные раскрашенные и одетые в костюмы фигуры Спасителя и св. Нила.

Глава III

На тройках по бечевнику. — В шлюзах. — На заводе Неворотина. — Белозерский канал. — Ночная тревога в Горицком женском монастыре.

В Вытегре мы распростились с «Баяном», имеющим глубокую осадку. Перегрузив багаж на подоспевшего к этому времени «Шестовца» и новый пароход «Кему», предоставленный батюшке купцом Неворотиным, мы отправили оба парохода за несколько часов до нашего отъезда вперед. Сами же решили сделать переезд в 26 верст на лошадях, чтобы избежать скучных стоянок в находящихся здесь 19 шлюзах.

Около пяти часов вечера 29 мая, распростившись с гостеприимной хозяйкой, длинным кортежем двинулись мы на нескольких тройках в путь.

Дорога здесь очень разнообразна. То мчимся мы по гладкому и узкому бечевнику, поминутно заставляя сворачивать в сторону встречных лошадок-бурлачков, понуро тянувших свою бечеву, то перескакиваем через плотину, с грохотом несемся по мостику и, взлетев на горку, проезжаем по улице селения.

Берега Вытегры здесь холмисты и живописны, хотя сама река по своей форме ничем не отличается от обыкновенного канала: все время одинаково узка и не имеет заливов.

Незаметно проехали мы 26 верст и спустились к пристани канальского пароходства, где в это время уже ждали нас «Шестовец» и «Кема», успевшие пройти 19 препятствий «как хотели».

Нам оставалось пройти еще несколько шлюзов по Ново-Мариинскому каналу. В каждом шлюзе происходила трогательная сцена встречи батюшки с моментально собиравшимся народом.

«Солнышко ты наше красное! Голубчик ты ненаглядный! Помолись ты за нас, грешных!» — слышалось из толпы, протягивавшей к нашему пароходу из-за перил шлюза десятки сложенных для благословения рук. Когда впущенная в шлюз вода поднимала наш пароход на высоту его бортов, нам стоило больших трудов отчалить, так как стоящие на берегу люди, уцепившись крепко за пароход, долго его не отпускали. Всем хотелось пожаловаться на свои невзгоды и получить утешение.

Батюшка многим раздавал медные образки и крестики, хотя это было и нелегко, потому что происходила свалка и люди рисковали свалиться в воду.

Пройдя с большими задержками шлюзы св. Петра, св. Георгия и св. Александра, мы вошли в р. Ковжу и к 3 часам ночи пришли к устью речки Удашки, где находится большой лесопильный завод Неворотина, выделывающий досок при 120 рабочих с лишком на 90 тысяч рублей. При заводе имеется образцовая пожарная команда и большой дом с садом владельцев братьев Неворотиных. Здесь мы остановились.

Так как было уже три часа ночи, то мы остались до утра на пароходах. Утром отец Иоанн служил обедню в 9-ти верстах от завода, в Воскресенском приходе, где сказал проповедь на тему «Как мы должны жить в любви и согласии». После обедни батюшка, по обыкновению, зашел к местному священнику.

В это время у дома Неворотиных уже собралась толпа рабочих с женами и детьми. Здесь отец Иоанн отслужил молебен, после которого очень долго благословлял и утешал страждущих. Каких только жалоб не пришлось батюшке выслушивать! В особенности много прибегает к его помощи женщин. У той муж пьяница, у другой детей нет, у третьей какая-нибудь неизлечимая болезнь... И всех-то отец Иоанн утешит, всех обласкает, всем даст надежду.

После молебна нам был предложен обед, во время которого хор местных любителей пел духовные вещи.

Когда подали шампанское, начались тосты за отца Иоанна, хозяев, местное духовенство и прочее; отец Иоанн вспомнил и бедняков, в поте лица своего зарабатывающих кусок хлеба, и, взяв бокал с шампанским, пошел в соседнюю комнату, где из-за спин хористов глядело на нашу трапезу несколько десятков глаз рабочих, женщин и детей. Нужно было видеть, с каким благоговением эти труженики крестились и отпивали по глотку вина из рук глубокочтимого пастыря.

Около двух часов пополудни под сильным дождем отправились мы в дальнейший путь, сопровождаемые владельцами наших пароходов гг. Неворотиным и Лопаревым.

Вскоре р. Ковжа незаметно перешла в Белозерский канал, и с палубы мы увидели Белое озеро. Картина почти та же, что и на приладожских каналах, только берега Белозерского канала, пожалуй, несколько выше первых.

Около 9 часов вечера мы прошли мимо Белозерска.

Безотрадную картину захолустья представляет древняя резиденция Синеуса под нависшими дождевыми тучами, когда вы смотрите на Белозерск с парохода. Только главы его четырнадцати церквей несколько оживляют монотонную картину.

Около 11 часов вечера мы вышли из канала и вошли в широкую красивую Шексну.

После тесных рамок канала широко разлившаяся и затопившая луга река производит какое-то радостное впечатление. Несмотря на ночь, вам поминутно встречаются большие пароходы с зелеными и красными глазами фонарей. Тянутся караваны барж. Раздаются свистки и крики людей...

Около часу ночи вдали, на высоком берегу Шексны, забелели постройки Горицкого женского монастыря, где ждали батюшку и где он собирался утром служить обедню. Не желая, однако, тревожить обитель ночью, батюшка решил остановиться в пяти верстах от монастыря и переночевать в каюте «Шестовца», с тем чтобы утром подойти к монастырю.

Так как в каюте парохода спать было не совсем удобно, тем более, что лучшее место давно уже было занято читавшим свое вечернее правило иеромонахом Георгием, то я с провожавшим нас из Вытегры исправником П.В.Качаловым решили ехать до монастыря на «Кеме», с тем чтобы переночевать в монастырской гостинице. К сожалению, это повлекло за собой маленькое недоразумение.

Когда мы подходили уже к монастырю, нам пришлось обогнать один частный пароходик, вследствие чего следившие с колокольни монахини, увидя два парохода, идущих вместе, подумали, что едет отец Иоанн, и потому начали трезвонить.

Мы стали им махать платками, желая прекратить колокольный звон, монахини же приняли это за приветствия и потому не унимались. Вскоре весь монастырь с игуменией во главе был уже на берегу. Появился пристав с урядниками; из соседнего с монастырем селения бежали разбуженные люди... и все оказалось напрасно. Сконфуженные, вышли мы с исправником на берег и объявили, что на пароходе, кроме молившегося и ничего не слыхавшего отца Георгия, никого нет.

В 8 часов утра приплыл на «Шестовце» и батюшка и прямо с пристани направился в монастырскую церковь, где отслужил обедню и приобщил монахинь Святых Тайн.

После обедни в первой комнате игуменской квартиры был поставлен стул для отца Иоанна. Здесь, по очереди подымаясь бесконечной вереницей по лестнице, подходили к батюшке сестры монастыря для благословения.

Более 600 сестер прошло мимо батюшки. После сестер таким же порядком прошли богомольцы, запрудившие всю площадку перед домом игумений.

Отобедав при пении монастырского хора у игумений, мы все отправились в Кирилло-Белозерский монастырь, отстоящий от Горицкого монастыря в пяти верстах. Здесь батюшка отслужил краткий молебен у раки преподобного Кирилла и, выпив у настоятеля монастыря архимандрита Феодосия стакан чаю, поехал в город Кириллов делать кое-какие визиты.

В это время наши пароходы уже подошли к городу и ждали нас на р. Поздушке, по которой мы потом и перешли в канал Вюртембергского, соединяющий Шексну с озером Кубенским.

Глава IV

Встреча с пароходом «Св. Николай Чудотворец». — На Кубенском озере. — Спасо-Каменский монастырь. — Печальные последствия ледохода. — Город Тотьма на р. Сухоне.

Весь путь наш от Кириллова до Кубенского озера был каким-то триумфальным шествием отца Иоанна. То, что происходило здесь, не поддается описанию. Целые села от мала до велика высыпали навстречу нам и бежали по нескольку верст, падая на колени, простирая к отцу Иоанну руки и крестясь.

Встречалась по дороге изгородь — и пестрая толпа, не задумываясь, карабкалась на нее, прыгала вниз и снова бежала за пароходом до тех пор, пока канал не кончался и не начиналось озеро, по которому уже бежать нельзя было. На одном шлюзе я обратил внимание на очень хорошенькую девочку лет двенадцати, которая уже пробежала верст восемь и теперь усердно просила дать ей крестик. Но здесь ей так и не удалось ничего дать, так как брошенные крестики и образки моментально подхватывались другими.

Когда пароход, выйдя из шлюза, пошел по каналу, я опять увидел среди бежавшей толпы неутомимую девочку. Сначала она сняла с головы платочек, потом сняла и кофточку, так как было очень жарко. Под конец я видел ее уже бегущей с развевающимися по воздуху длинными волосами в одной рубашонке. Весь гардероб свой она несла в руке. Я попросил рулевого подойти ближе к берегу и, улучив удобную минуту, очень удачно бросил неутомимой девочке карточку отца Иоанна. Она подхватила ее и, прижав к груди, все-таки продолжала бежать, пока не кончился канал и не началось маленькое озеро.

Наконец в 7 часов вечера на 12-м шлюзе мы встретились с собственным большим пароходом отца Иоанна «Св. Николаем Чудотворцем», пришедшим за батюшкой из Суры.

Со слезами встретили нас три молодых монашки — пароходные прислужницы. Оказалось, что уже одиннадцать дней они ждали нас, так как батюшка предполагал выехать из Кронштадта раньше 15-го мая, но потом отложил свой отъезд.

Перегрузив свой багаж с «Шестовца» и «Кемы» на большой и удобный пароход «Св. Николай Чудотворец», мы простились с гостеприимными и любезными гг. Неворотиным, Лопаревым и Качаловым и пошли к Кубенскому озеру, до которого оставалось всего несколько верст.

«Шестовец», «Кема» и присоединившийся к ним потом маленький путейский пароход долго приветствовали нас на прощанье прерывистыми гудками. Вышло оригинально и трогательно.

Ночь нас застала на середине Кубенского озера, где мы вследствие густого тумана должны были стать на якорь.

Когда рассвело, перед нами точно вырос из воды очень красивый, окруженный со всех сторон водой Спасо-Каменский монастырь. Весь остров, на котором построен этот монастырь, имеет в окружности около 200 сажен, поэтому кроме маленького двора, небольшого расстояния между церковью и гостиницей, вся поверхность острова занята монастырскими постройками да приютившейся в восточной части обители спасательной станцией.

Так как было около 8 часов утра, то батюшка решил отслужить обедню в монастыре и потому распорядился пристать к острову.

Еще издали мы обратили внимание на развалины совершенно нового одноэтажного дома и не могли понять, что за причина разрушения, так как землетрясения быть не могло, а при пожаре должны были бы закоптиться стены и обуглиться бревна, чего здесь не замечалось. В монастыре нам рассказали, что все сделано ледоходом минувшей весной. Нечто ужасное происходит здесь ежегодно по вскрытии реки.

Напором воды льдины, громоздясь одна на другую, точно бесчисленный неприятель, идущий на приступ, ползут на берег, потом на стены и, наконец, взбираются даже на крышу высокого собора. Огромные камни, подхватываемые со дна ледяной массой, поднимаются той же массой на ужасную высоту. На берегу острова и по сие время лежит камень в 500 пудов весом, снятый после ледохода с крыши монастырского собора.

Грустное впечатление производит в настоящее время древний, основанный еще в XIII столетии, Спасо-Каменский монастырь. Бедность и запустение вопиющие!

Жертвенники в алтарях стоят пустые, и только в одном маленьком приделе, когда мы приехали, шла утреня. Можно себе представить, как были обрадованы те пять монахов, которые составляют всю братию монастыря, когда нежданно-негаданно появился в церкви отец Иоанн. Отслужив обедню и внеся солидную сумму на нужды монастыря, батюшка простился с осчастливленной братией, и около 10 часов утра мы тронулись в дальнейший путь.

Через час мы вошли уже в р. Сухону, называемую в своем верховье Рамангой.

— Ну, нет, батюшка, как хошь, а я счастливее тебя. Ты здешний житель, а ён, красное солнышко, каждый год мимо тебя ездит, ну, не диковина, что и заехал. Другое дело я. Я вот из Полтавы, теперь в Соловки на богомолье пробираюсь, да к вам в Каменский ненароком и попала, и вдруг такое счастье! У самого батюшки отца Иоанна Кронштадтского причастилася! Да этакого счастья мне и не снилося!

Иеромонах Каменского монастыря, к которому были обращены эти слова, в свою очередь старался доказать богомолке, что он и его братия счастливее ее.

Такой спор происходил на берегу Каменского острова у нашего парохода перед выходом отца Иоанна из квартиры игумена, за несколько минут перед нашим отъездом. Как теперь вижу лицо этой старушки. Сколько искреннего счастья, сколько веры в ее потухших, влажных от слез глазах! Целое событие произошло в ее жизни. Из ее разговора с монахом я узнал, что давно она мечтала увидеть батюшку, но в Кронштадт идти не решалась: боялась, что к нему не допустят. И вдруг такая счастливая встреча. Долго потом стояла она коленопреклоненная на пристани монастыря и смотрела вслед нашему пароходу.

Верховье реки Сухоны, называемое здесь Рамангой, по своему характеру очень напоминает реку Вытегру. Низкие берега, поросшие кустарником и плохим сеном, остающимся обыкновенно нескошенным, тянутся на многие версты. Весною, обыкновенно, все это пространство заливается водой и, соединившись с рекой Вологдой в одно целое, представляет из себя огромное озеро верст в 75 шириной.

По мере того, как мы спускаемся вниз по течению, берега Сухоны делаются гористее, а течение быстрее.

От Кубенского озера до порога Скородума, на протяжении 266 верст, Сухона падает на 4%, и далее, на протяжении 257 верст, падение ее достигает 24 градуса.

Дно Сухоны очень каменисто, то и дело попадаются огромные валуны, а потому от лоцмана требуется большая опытность и осторожность.

Наши собственные лоцманы с парохода отца Иоанна хорошо знают безопасную Северную Двину и родную Пинегу, но по Сухоне вести пароход самостоятельно не решаются, а потому нас ведет местный лоцман, взятый в Великом Устюге.

Маленький, тощий мужичонка, с жиденькой козлиной бородкой, стоит он у штурвала, пристально всматриваясь вдаль, в быстрые воды Сухоны, на поверхности которой по едва заметным пятнам и зыби узнают, где скрыты грозные валуны. Стоит он бессменно двое суток и страдает только потому, что пришлось расстаться с неразлучным другом — милой трубкой, так как отец Иоанн не любит табачного дыма.

— Двое суток, это ничего, выстоять можно, — говорит он, — потому — дело привычное; приходилось выстаивать и по трое суток, только это уже трудно: ко сну больно клонит.

Двадцать шесть лет уже ходит наш лоцман по Сухоне, совершая каждую навигацию рейсов 29, и, несмотря на это, во все время нашего пути он зорко следит за вехами и очертаниями берегов, боясь наскочить на камень.

Местами мы проходим по реке, оставляя совершенно в стороне путейские вехи.

По словам лоцмана, им доверять особенно нельзя, потому что путейские лоцманы, расставляющие здесь вехи, часто ошибаются, несмотря на то, что каждый такой лоцман должен следить за фарватером своего участка всего лишь на пространстве 25 верст.

Рано утром 2 июля мы уже приближались к городу Тотьме, в 9 верстах от которого в Сухону впадает речка Царева.

Здесь во время своего путешествия на север пил чай Петр I, далее лежит камень «Лось», на котором он обедал.

В Тотьме мы остановились всего на полчаса, чтобы сдать на почту письма и запастись кое-какой провизией. Поэтому осмотреть подробно город и его древности не удалось. Между тем здесь очень много интересного.

Город Тотьма широко раскинут на левом высоком берегу р. Сухоны и ее притоке речке Песьей Деньге, в долине которой, на окраине города, стоит старинная церковь Иоанна Предтечи и Спасо-Суморин монастырь. Этот монастырь основан в 1551 году; в нем почивают мощи основателя его преподобного Феодосия Суморина, родившегося в г. Вологде в первой половине XVI века и жившего в Тотьме для присмотра за принадлежавшими в то время Прилуцкому монастырю соляными варницами. Соляной завод в Тотьме существует и теперь, и на нем добывается ежегодно до 100 000 пудов соли.

На северной стороне города небольшой «Царев луг» и вблизи, по речке Ковде, осиновая роща «Виселки», где царь Иван Васильевич Грозный расправлялся с тотьмеками.

Начало Тотьмы относится к XV веку.

В 1539 году город был разорен казанскими татарами; в 1565 году Тотьма упоминается в числе городов опричных.

В смутный период самозванцев Тотьма принимала деятельное участие в делах государственного устройства.

Петром I сюда был сослан в заточение Федор Абрамович Лопухин, брат царицы Евдокии, которая, говорят, сама жила некоторое время в бывшем Тотемском женском монастыре.

Глава V

По реке Сухоне. — Опоки. — Пребывание в г. Устюге Великом.

За Тотьмой берега Сухоны подымаются еще выше и сплошь покрыты густым лесом, в огромном количестве свалившимся уже и загородившим собой обрывы, круто спускающиеся к реке. Все это — работа великих вод и ледохода, который здесь не менее страшен, чем на Кубенском озере.

У селения Порог, над опасным перебором Опоки, берег Сухоны, достигающий здесь 40 сажен вышины, представляет очень интересное зрелище. Представьте себе огромную, почти отвесную стену на протяжении версты, спускающуюся к грозному порогу, который своим течением описывает здесь почти правильный полукруг. Прослои извести, гипса и песка, правильными линиями идущие один над другим, делают берег похожим на огромный кусок слоистой пастилы, разрезанной острым ножом. Падение воды и ее быстрота видны здесь на глаз.

Наш пароход, направленный опытной рукой, шел сначала почти прямо на камни, над которыми кипела вода. Казалось, что еще минута, и мы налетим на самое опасное место, тем более что лоцман не менял направления руля.

Но тут-то и открылся секрет.

Когда до грозных камней осталось расстояние не более как саженей в пять, наш пароход подхватила какая-то неведомая сила и со страшной быстротой понесла в совершенно противоположную от камней сторону. Минута — и мы увидели грозные пороги уже далеко позади нас.

Оказалось, что если бы мы взяли направление дальше от камней, то боковым течением нас могло бы отнести к противоположному берегу и разбить о камни.

Сделав крутой поворот от порога, река заметно успокоилась, и течение ее стало тише. Мы рассчитывали пройти мимо Великого Устюга ночью, но поднявшийся около 11 часов вечера туман заставил нас стать на якорь.

Температура упала до +3°, и все обитатели парохода попрятались в каюты. Только батюшка, надев шубу и теплую скуфейку, долго еще оставался на палубе, держа в руках неразлучное Евангелие, и, видимо, наслаждался величественной тишиной и красотой природы.

В 6 часов утра 3 июня, когда рассеялся туман, мы тронулись в дальнейший путь и к 8 часам уже подходили к Великому Устюгу.

Устюг, подобно г. Тотьме, раскинувшийся на левом гористом берегу Сухоны, очень красив.

Его 28 церквей, выкрашенных в белую краску и украшенных бесчисленным количеством глав самой причудливой формы, производят издали впечатление чего-то сказочного. На вас здесь веет стариной. Вам так и кажется, что вы, подъехав к городу, на его берегу у городских ворот увидите стражников в кольчугах и железных колпаках; на улицах города у богатых теремов вам попадутся бояре да торговые люди в богатых русских костюмах, а из горенки высокого терема, из причудливого окошечка на вас глянет полузакрытое фатой личико черноокой красавицы.

Но это только издали. Вблизи сохранили свой древний вид только церкви да монастыри.

Так как накануне отец Иоанн не служил обедни, что для него всегда составляет большое лишение, то решено было остановиться в Устюге, да и время было подходящее — 8 часов утра.

Мы подошли к полуразрушенной ледоходом бревенчатой набережной и причалили к пристани Северо-Двинского пароходства.

Никем не встреченные, отец Иоанн с иеромонахом Георгием сели на первого попавшегося извозчика в очень неудобную линейку и отправились прямо в собор, где их, конечно, никто не ожидал.

Не желая терять дорогого времени, я, захватив фотографический аппарат, отправился осматривать город.

Прежде всего я направился в самый большой местный книжный магазин в полной уверенности, что найду там целую серию всевозможных фотографий, открытых писем и альбомов с видами Устюга и его красивых окрестностей. Но, увы!.. Кроме двух-трех полувыцветших и разукрашенных мухами фотографий ничего не обрел. И это в городе, изобилующем древностями и редкостями, насчитывающем у себя до 9 тысяч жителей!

Невольно вспомнился мне маленький Сердоболь в Финляндии, куда пришлось мне забрести года два тому назад, во время моих странствований по необъятной матушке России. В Сердоболе не более 3 тысяч населения и древностей почти никаких нет, но какое там обилие всевозможных альбомов с фототипическими видами Карелии! Сколько открытых писем и всевозможных изданий. Не доросли мы еще до этого!

А между тем Устюг Великий, занимая редкое географическое положение, постоянно видит у себя массу заезжих гостей, и не только русских, но и иностранцев. Река Сухона соединяет его каналом герцога Вюртембергского с Волгой, обеими столицами и низовыми губерниями, а Вычегда — с Сибирью. Бойко торгует Устюг с Архангельском хлебом, салом, льном, мылом, юфтью, щетиной и рогожей; купцы его посещают ярмарки — Нижегородскую, Ирбитскую и Ростовскую, и сам город оживляется ярмаркой в день Устюжского чудотворца св. Прокопия — 8 июля. С проведением же Сибирской железной дороги от Перми до Котласа устюжанам открылось широкое поле торговой деятельности.

В древности город назывался Глядень. На нынешнем «Черном прилуке» город основан в 1212 г. и в экономической и политической жизни России занимал одно из первенствующих мест, отчего, подобно Новгороду и Ростову, зовется «Великим».

Город не раз выдерживал набеги татар и принимал участие в нашем движении на восток. Устюг — родина покорителя Амура Ерофея Хабарова и знаменитого просветителя зырян в XIV веке св. Стефана, Пермского епископа.

Рядом с городским Успенским собором, в котором служил обедню отец Иоанн и куда трудно было проникнуть, так как устюжане, узнав о неожиданном приезде батюшки, быстро переполнили храм, находится небольшой собор праведного Прокопия, в левом клиросе которого покоятся мощи этого святого.

Праведный Прокопий пришел в Новгород из немецкой земли во второй половине XIII века, принял Православие и образ юродивого Христа ради. Важнейшим событием в жизни праведного Прокопия было, по преданию, приближение к Устюгу в 1290 г., 25 июня, страшной каменной тучи, разразившейся в 20 верстах от Устюга в Котовальской волости.

При входе в собор у южных дверей лежит.на пьедестале один из упавших из тучи камней, привезенный сюда в 1638 г. В самом соборе замечателен образ святого Прокопия, вышитый жемчугом.

Рядом находится небольшая церковь с мощами праведного Иоанна.

Два устюжских монастыря — мужской Архангельский и женский Предтеченский на Соколиной горе — относятся к XIII столетию.

Много в Устюге интересного, но, конечно, мне пришлось ограничиться самым беглым обзором. Спасибо еще молодому местному священнику, который был настолько любезен, что, узнав, с какой целью я путешествую, неизвестно откуда достал мне описи некоторых устюжских церквей, и я кое-что мог записать тут же, в соборе св. Прокопия.

Сняв несколько фотографий и поблагодарив любезного священника за его внимание, я поспешил на наш пароход.

Если бы я приехал на пристань часом позже, то рисковал бы и совсем не попасть на пароход, так как город уже знал о прибытии отца Иоанна и набережная была запружена народом.

Но вот прибыл и батюшка.

Несмотря на распорядительность полиции, несколько человек из публики умудрились проникнуть на пароход. Батюшка всех выслушал, благословил, кое-кому дал денег, и когда на пароходе остались только свои, мы отчалили.

Опять та же картина, что и в Кронштадте, и в Петербурге, и во многих других городах: отец Иоанн с палубы кланяется и благословляет провожающих, а с берега тысячи рук машут платками, шапками, и до нас доносятся благопожелания и приветствия.

Глава VI

На Малой Двине. — Котлас. — Северная Двина.

Вскоре увидели мы устье реки Юга, отстоящее от города в 4 верстах. Здесь уже начинается так называемая Малая Двина.

Берега стали заметно ниже, а река шире.

Малая Двина, длиною всего в 66 верст, сливается с р. Вычегдой в двух верстах от селения Котлас, где кончается Пермь-Котласская железная дорога.

С реки виден целый ряд железнодорожных амбаров, от которых спускаются вниз к реке желоба, по которым товары очень быстро перегружаются из вагонов на пароходы.

Две родные сестры — Вычегда и Сухона, первая с востока, вторая с запада, — несут свои воды друг другу навстречу и, слившись в одно целое, круто поворачивают на север и под именем Северной Двины продолжают свой путь к Белому морю.

Но восточная и западная красавицы точно не ладят между собой и нет-нет и разойдутся в разные стороны, образуя отдельные рукава и протоки.

Низкие из наносного песка острова, поросшие тощим ивняком, то и дело громоздятся среди необъятной шири вод северной кормилицы — Двины.

— Вот она, моя милая, родная Северная Двина, — тихо шепчет отец Иоанн, с восторгом и благоговением всматриваясь в то место, где р. Вычегда, встретившись с р. Сухоной, или иначе с Малой Двиной, повернула налево и разлилась широкой могучей Северной Двиной.

Много раз в своей жизни пришлось отцу Иоанну проплыть по Северной Двине. Еще юношей, никому не известным студентом Духовной академии, ездил он этим путем из Петербурга на родину. Теперь уже много лет подряд проезжает он здесь, окруженный славой и всеобщей любовью и уважением, щедрой рукой помогая нуждающимся. Падет ли скотина у крестьянина, сгорит ли изба, или в храме нужен ремонт, а своих средств не хватает, — вся надежда на батюшку. Приедет батюшка — поможет.

Правда, часто и злоупотребляют люди доверием отца Иоанна, и деньги, данные на удовлетворение серьезной нужды, не достигают своего назначения. Но ведь это явление обыкновенное во всякой благотворительности, и искоренить это зло невозможно.

Впрочем, и тут обаяние имени отца Иоанна делает свое дело. Всем известно, что батюшка, помогая в нужде деньгами, не только не наводит справок о том лице, которое просит помощи, но часто дает деньги, не считая их, так просто, на счастье, сколько попадется в руку. Только в глаза он взглянет тому, кто обращается к нему, своим чистым хорошим взглядом. Нужно поэтому быть уж слишком испорченным человеком, чтобы решиться обмануть батюшку.

И в этом сила отца Иоанна.

Простой народ подходит к нему со страхом Божиим, видя в нем вдохновенного священника и истинного пастыря-отца, к которому можно преклонить свою усталую, измученную трудовой жизнью голову.

— Здравствуйте, православные, здравствуйте, дорогие детушки, здравствуй, матка, здравствуй, бабка!

Вот обычные фразы, с которыми обращается отец Иоанн к простому народу, когда наш пароход подходит к берегу. И нужно видеть своими глазами, сколько счастья, сколько тихой радости приносят эти немногие слова, сказанные отцом Иоанном, чтобы понять, что он для русского народа и как сильна вера в этом забитом народе! Скажите этому народу всего два слова: «за веру и Отечество!» — и он сразу превратится в такого богатыря, что равного по силе ему не будет.

При входе в Северную Двину мы встретили очень красивый, переполненный возвращающимися из Соловков богомольцами пароход. На пароходе узнали стоявшего на рубке отца Иоанна, и люди зашевелились, замахали шапками и платками. Это был первый привет Северной Двины, на который батюшка радостно отвечал, стоя с обнаженной головой и высоко держа в воздухе свою соломенную шляпу.

После пустынной Сухоны, на которой только изредка попадаются селения, Северная Двина кажется очень оживленной. Длинной вереницей тянутся караван за караваном леса, сплавляемого в Архангельск.

Русское лесное богатство плывет, главным образом, с р. Вычегды, а потому большинство рабочих на плотах — зыряне.

Обыкновенно впереди каравана плывет самый большой плот — «караванный». Здесь вы часто видите целое хозяйство: стоит изба приказчика, украшенная флагом, прибитым к высокому шесту, тут же рядом стоят сани, очевидно, для обратного пути уже зимой, лежит домашняя утварь, около которой суетится баба. Немного поодаль видно несколько маленьких шалашиков — это уже для рабочих.

На остальных плотах большей частью и совсем нет шалашей, и рабочие проводят день и ночь, во всякую погоду, под открытым небом.

Большие села с красивыми, часто очень древними церквами попадаются на каждом шагу.

Население занято, главным образом, судоходным промыслом и рыболовством.

Почти вся команда нашего парохода — уроженцы придвинских сел. Женщины ничем не уступают в работе мужчинам: все лихо гребут и в лодках и на плотах. Если же в лодке вы увидите несколько мужчин и женщин, то грести непременно будут женщины, и разве только на руле будет сидеть мужчина.

«Почему это так?» — поинтересовался я узнать и обратился с вопросом к нашему командиру:

— Отчего это гребут бабы, а мужчина сидит на руле?

— Ну, а как же иначе? — удивился в свою очередь командир. — На то он хозяин, а их дело бабье: подчиняться. Вот оно что.

Настал вечер, а затем и ночь, о чем мы могли узнать только по часам, так как было светло, как днем. Впечатление такое, как будто на солнце нашли тучи и на землю легла легкая тень. Самая мелкая печать читается легко.

Но пернатое царство уснуло. Не бороздят воду утки и гагары и не мелькают в воздухе чайки. Только на берегу да на отмелях песчаных вы видите часто длинные белые полосы, точно не стаявший снег лежит или сотни белых шампиньонов покрыли своей массой берег, — это спят стада белых чаек. В природе настало какое-то торжественное затишье, и чувствуется ночь.

До двух часов ночи ходил отец Иоанн по палубе, любуясь северной ночью, и только когда уже показалось солнце, ушел на покой в свою каюту.

Глава VII

Красота северной природы. — Река Пинега. — Село Сойла.

На следующий день, 4 июня, мы прошли мимо заштатного городка Сольвычегодского уезда — Красноборска, известного ярмаркой беличьего меха (30 ноября), и вскоре затем вступили уже в Архангельскую губернию.

В этот день батюшка обедни не служил, так как мы очень торопились, боясь, что вследствие засухи река Пинега обмелеет и нам трудно будет добраться до Суры на пароходе.

В одном месте, у села Ляблова, нам пришлось остановиться, чтобы взять дров.

Берег здесь высокий и крутой. Крестьяне, узнавшие пароход отца Иоанна, стали спускаться к нам по покатой плоскости, как говорится, «в собственном экипаже». Сядут на четвереньки и спускаются, как на салазках, с ледяной горы.

Таким же способом спустились с горы и почтенный батюшка, местный священник, со своей матушкой. Подошли к пароходу и, не видя на палубе отца Иоанна, запели «Царю Небесный». Отец Иоанн вышел на палубу и пригласил их войти на пароход.

За своим священником хлынула на пароход и паства. Всех пустить было нельзя, потому что это замедлило бы укладку дров, вследствие чего командир парохода распорядился не пускать остальных. Ввиду этого многие пустились на хитрость: возьмут полена два-три и несут на пароход, а потом прямо к батюшке под благословение... Много книжек и образков пришлось раздать здесь. Детишки получали и гостинцы.

Погрузив дрова, мы отправились в дальнейший путь и скоро прошли мимо скита Холмогорского женского монастыря. Несколько монахинь, бывших на берегу, заметили наш пароход и бросились к колокольне звонить. Но так как до колокольни было далеко, то, пока они бежали, наш пароход далеко уже ушел, и мы звона не слышали.

Наконец около 9 часов вечера вдали показалась деревня Усть-Пинега, подойдя к которой мы круто повернули и вошли в реку Пинегу.

В Петербурге перед моей поездкой на север я от многих слышал: «И охота ехать вам туда; ведь ничего интересного из себя наш бедный, скучный север не представляет».

И вот тут, на Пинеге, я убедился, что многие не имеют определенных и верных сведений о нашем севере.

Мне пришлось проехать от Усть-Пинеги до Суры всего 300 верст, и этот путь показался мне какой-то волшебной панорамой.

Пинега поражает разнообразием своих берегов: местами вы видите копию берегов Валаамских островов: отвесные, спускающиеся в воду скалы, из расщелин которых подымаются вековые сосны; местами берега напоминают отроги Карпат на реке Тетерев в Житомире; попадаются и характерные кавказские уголки с пропастями и обрывами, какие мне приходилось видеть в дебрях Дагестана. В одном месте, у Красногорского монастыря, я увидел точную копию Киева, в таком виде, как вы видите его, когда подъезжаете с юга по Днепру. На много верст тянется ряд отвесных, испещренных глубокими пещерами меловых гор, покрытых сверху дремучим лесом.

Ночью, когда уже все спали, я был разбужен шумом на палубе. Оказалось, мы пристали к берегу, чтобы взять дров.

Выхожу на палубу и вижу, что, кроме команды, носившей дрова, не спит один только отец Иоанн. Стоит он у своей каюты, устремив взор к небу, и, очевидно, молится.

Чудный лесной аромат действует одуряюще. Желая взглянуть поближе на лес, я вышел на берег и поднялся на гору. Предо мною открылась чудная панорама — беспредельное море леса. Весь горизонт покрыт густым нетронутым лесом. Хотелось любоваться без конца чудным пейзажем, но тут заявила свои права комариная сила... Миллиарды кровожадных насекомых устремились на меня и заставили бежать на пароход.

Местные крестьяне, которым приходится работать в лесу или у реки, носят так называемые комарники. Это род башлыка, сделанного из толстого полотна, плотно облегающего всю голову и плечи; только лицо остается незакрытым, но для защиты лица края комарника обмазываются дегтем.

В 9 часов утра 4 июня мы подошли к небольшому селению Сойла и пристали к берегу, чтобы отслужить обедню. У отца Иоанна всегда с собой имеется запас просвир и церковного вина, а потому, как бы неожиданно ни явился он в любой приход, помехи к совершению богослужения быть не может.

Село Сойла — дворов в 40, не больше; раскинулось оно по левому берегу Пинеги. Благодаря своим большим избам, просторным дворам и двум церквам, каменной и деревянной, красиво расположенным над самой рекой, село это кажется издали большим селением.

В каменной церкви вследствие ее ветхости богослужения не совершаются, а потому встретивший нас старенький местный батюшка провел отца Иоанна в деревянную церковь.

Эта церковь — с шатровым куполом, сенями, прилегающими к корпусу храма с трех сторон, построенная из толстых могучих бревен, местами уже покосившихся, — очень интересна как образец древнего русского зодчества.

В середине храма прежде всего поражает вас огромное, почти в рост человека, барельефное изображение св. Николая Чудотворца, держащего в левой руке церковь, а в правой меч, вырезанное из дерева и раскрашенное. Краски потемнели, местами потрескались и обвалились, и строгое лицо святого Чудотворца на темном фоне глядит печально на вас своими большими глазами.

Так же печально смотрят с иконостаса и почерневшие лики святых.

Алтарь маленький и душный, так как окна никогда не открываются.

Отец Иоанн больше всего любит чистый воздух. Он и зимой спит при открытой форточке. Поэтому здесь пришлось выставить оконную раму, прежде чем приступить к богослужению.

Пока отец Иоанн читал канон, в церковь стали входить небольшими группками местные крестьяне.

Все это степенные мужички с окладистыми бородами, умными глазами и плотно сложенными фигурами. Бабы одеты в пестрые сарафаны и стеганые безрукавки; головы их очень красиво повязаны цветными платками. Узнав о приезде батюшки, все принарядились, прежде чем явиться в церковь. Народ красивый и рослый.

Местные крестьяне никогда не знали крепостного права, не ведали рабства, и это отразилось на их характере. Держали все себя с достоинством и независимо.

Выйдя из церкви, я прошел по единственной улице села.

Избы здесь одного типа, двухэтажные. В одной половине второго этажа устроен сарай для саней и телег, которые ввозятся сюда по особенному «въезду», пристроенному снаружи избы. Половина нижнего этажа отведена обыкновенно для скота.

В нескольких саженях от избы обыкновенно стоит амбар для хлеба, причем во избежание нашествия мышей, называемых здесь «гнусом», амбар строится на четырех столбах, имеющих форму грибов. По таким столбам «гнусу» очень трудно пробраться в хранилище хлеба.

Выбрав типичную избу, у которой стояла красавица молодуха в живописном костюме, я стал делать приготовления, чтобы снять фотографию. Видя, что полудикая красавица смотрит на меня не только с любопытством, но и со страхом, я поспешил объяснить ей значение моего аппарата.

— Стой спокойно, я вместе с избой сниму и тебя, — сказал я.

Каково же было мое огорчение, когда в ответ на это красавица моментально повернулась и со словами: «Ой, я боюсь!» — бросилась в избу и исчезла.

Нечего делать, пришлось снять только избу да подвернувшуюся собаку, очень похожую на волка. Таких собак здесь масса, они очень красивы и довольно прекрасные сторожа.

Проходя по улице вдоль целого ряда изб, из окон которых на меня смотрело несколько любопытных глаз, я встретил пожилую уже бабу, которая, протягивая мне узелок, сказала:

— Послушай, ты, не знаю как тебя назвать, на вот тебе яйца!

— Да мне, милая, не нужно, — возражаю я.

— Ничего, возьми, только уж ты эту твою штуку не наставляй на мою избу.

Нечего делать, пришлось, отказавшись от яиц, пообещать, что больше ничего снимать не буду, и ретироваться с аппаратом на пароход.

Отслужив обедню, за которой батюшка сказал проповедь, горячо предостерегая местных крестьян от раскольников, совращающих православный люд, отец Иоанн зашел на четверть часа в новый, только что отстроенный дом священника, выпил здесь стакан чая и затем, сопровождаемый всем приходом, направился к пароходу, поддерживаемый по обыкновению под руки кем-нибудь из сопровождающих.

Каково должно быть терпение у этого человека! Будучи всегда бодрым, сильным духом настолько, что способен был сообщать эту силу очень многим слабым людям, он беспрекословно позволяет вести себя под руки по совершенно ровному месту, как расслабленного старика, только потому, что знает, что отказать кому-нибудь в таком усердии — это значило бы обидеть человека. Я сам видел и слышал, как многие проводившие таким способом отца Иоанна до какого-нибудь пункта потом с восторгом рассказывали своим знакомым: «Все время держал дорогого батюшку за ручку и усадил его, и в плечико поцеловал».

Так и тут. Солнце печет. Казалось бы, распахнуть рясу да под легоньким ветерком и пройтись спокойно до парохода...

Но не тут-то было. Плотной массой десятки тел сжали отца Иоанна и он, покачиваемый этой массой то влево, то вправо, идет неровной походкой по сыпучему песку.

Только когда пароход уже отчалил от берега, батюшка, сняв рясу, зашагал по палубе своей нервной, энергичной походкой.

Глава VIII

Город Пинега. — Тревожные слухи об убыли воды.

Около 12 часов дня мы прошли мимо красивого Красногорского монастыря, расположенного на правом высоком берегу Пинеги. Внизу под горой среди густого леса виднеется скитская белая церковь.

Останавливаться, конечно, мы и не думаем, так как воды в Пинеге становится все меньше и меньше; то и дело появляются отмели, все чаще и чаще раздаются выкрики одного из команды на носу, измеряющего глубину воды.

— Пять, четыре, три с половиной... Четыре, пять, шесть, — не маячит!

«Не маячит» — это значит: мель кончена, можно ехать полным ходом.

Около двух часов дня мы подходили уже к городу Пинеге.

Перед самым городом река расходится на два рукава, а потому в этом месте очень мелка.

У самого начала города показались трубы огромного лесопильного завода купцов Володиных. Говорят, у этих Володиных около десяти миллионов состояния, но они известны во всей Архангельской губернии своей скупостью.

— Вот и тут, — говорит мне наш шкипер, — ну, что ему, этакому, можно сказать, миллионщику, стоит заложить один рукав Пинеги-реки плотиной! Вся бы вода пошла по одному руслу, ну, и глубже было бы. Ведь своим же пароходам открыл бы свободный путь.

Так нет! Жадность эта проклятая одолела!..

В г. Пинеге пришлось мне видеть и самого «миллионщика». Пришел он на пароход в высоких сапогах бутылками, в серой пиджачной паре и картузе. И первое, что он сказал отцу Иоанну, это было сообщение, чтобы игумения Сурского монастыря (которая хотела сделать ему какой-то заказ для обители), в случае данного ею заказа помнила бы, что он, Володин, прежде всего любит аккуратные платежи.

Пинега — маленький уездный городок на правом берегу реки Пинеги — имеет около тысячи человек жителей обоего пола. Город относительно еще молодой и потому в историческом отношении ничего интересного не представляет. Оживляется город только ярмарками — Никольской и Благовещенской, на которые съезжаются купцы из Галича, Каргополя, Архангельска и Холмогор — и выезжают из тундры с продуктами своих промыслов — рыбой, жиром, шкурами, мехами и дичью — самоеды и жители Устьцильмы, Ижмы, Пустозерска и Мезени.

В Пинеге всего две церкви, да и те своим запущенным видом свидетельствуют о полном равнодушии и нерадении местных толстосумов. А между тем, у одного Володина, обладателя огромных лесопильных заводов и целой флотилии пароходов, по общему мнению, около десяти миллионов капитала.

У г. Пинеги мы простояли всего полчаса: необходимо было взять с собой на буксир монастырскую баржу с кое-каким грузом.

В это время на пароход к нам прошло несколько человек, по преимуществу из местной интеллигенции: местный исправник с женой и дочерью, духовенство и купцы.

Печальные вести нам тут сообщили относительно состояния воды в Пинеге.

— Вода падает, дождей нет, вряд ли доберетесь до Суры, — говорили нам пинежане.

Много было желающих ехать вместе с нами в Суру, но ввиду того, что каждый лишний пуд тяжести на пароходе затруднял наше путешествие, пришлось всем отказать. С нами поехали из Пинеги всего два человека: местный диакон да приехавший сюда встретить отца Иоанна лесопромышленник С.К.Кыркалов.

Севериан Кузьмич Кыркалов сам себя называет «мужичком». Это в высшей степени интересная личность. Ходит он просто, как большинство зажиточных крестьян, занимающихся торговлей; держится в высшей степени скромно. Будучи глубоко верующим человеком и видя в отце Иоанне великого молитвенника и образцового пастыря, Севериан Кузьмич настолько чтит батюшку, что никогда не позволит себе в его присутствии надеть шляпу.

Так у меня и осталась в памяти непокрытая голова Кыркалова. Видел я ее и в Пинеге, и среди сыпучих песков Суры, и потом уже на обратном пути, на пыльных улицах Архангельска. Это не нравилось батюшке, и он не раз просил С.К. покрыть голову. Тогда Кыркалов прибегал к хитрости:

— Забыл дома шляпу, — говорил он.

В Архангельске у Кыркалова огромнейшие лесопильный и кирпичный заводы; еще один завод строится где-то в Сибири; в ста же верстах от Суры вниз по течению, в местности, называемой Шотовой горой, находится его резиденция, так сказать, операционная база его. Здесь его родное село, его дом и хозяйство.

С.К. Кыркалов много жертвует на Церковь. В Архангельске он выстроил на свой счет подворье Сурского монастыря, в своем родном селе строит каменную церковь и состоит постоянным жертвователем Иоанновского монастыря в Суре.

Теперь встретил нас С.К. Кыркалов в Пинеге с тем, чтобы уже не расставаться до самого Архангельска. На пароходе он занял самое скромное местечко, где-то рядом с кухней, на сложенных дровах. Трудно было бы предположить в этом человеке дельца, имеющего ежегодный оборот в несколько сотен тысяч рублей.

Около трех часов пополудни мы уже оставили г. Пинегу и плыли дальше вверх по течению, плыли уже гораздо тише, так как вели на буксире баржу. Встречавшиеся переборы мы проходили благополучно и не теряли надежды доехать до Суры на пароходе.

Больше всего волновались три состоящие при пароходе монахини.

— Помилуйте, — плакались они, — для нас ведь какой праздник — приезд дорогого батюшки. Целый год ведь ждем его, его приездом и живем потом весь год. А ведь если пароход до Суры не дойдет, придется нам остаться на нем и в Суре батюшку не видать!

Не терял надежды добраться до Суры и командир наш.

— Ежели в верховье дожди пройдут, сейчас же вода подымется. Она, Пинега, у нас ведь шальная, — говорил он.

Но на дождь надежда была плохая: давно его не было. На прозрачном небе жарило вовсю горячее солнце.

На высоких обрывистых берегах в величественном безмолвии задремал могучий лес.

В одном месте увидели мы проходивший по поляне крестный ход. Крестьяне просили Всевышнего о дожде.

— Не дай Бог, если придется нам ехать на лошадях, — говорит мне одна из спутниц отца Иоанна — баронесса Т. — Здесь, что ни верста, то гора, да такая, что страшно и взглянуть вниз. Намучаешься.

Баронесса Т. много лет уже ездит с отцом Иоанном. Я не могу вспомнить без чувства симпатии этого человека. Будучи женщиной из аристократического круга, женой человека и ныне занимающего видный пост в одном министерстве, баронесса оставила свет, надела на себя черный платочек и вот теперь занимает маленькую келью в Доме трудолюбия в Кронштадте, исполняя обязанности библиотекарши и заведуя продажей духовных книг.

Шестнадцать лет, по ее словам, страдала она изнурительной женской болезнью. Все заграничные курорты изъездила в чаянии поправить здоровье, но, увы, все было напрасно. Наконец решила она обратиться к только что входившему еще в славу отцу Иоанну.

— Батюшка помолился — и болезнь как рукой сняло! — рассказывала она мне. — Тогда я почувствовала, что не могу больше оставаться в окружающей меня обстановке. Я поехала к батюшке и спросила его совета, что мне делать. И он сказал мне: «Помогай бедным и благодари Бога». С тех пор я оставила свет и вот счастлива тем, что могу каждый почти день слушать обедню и приобщаться у батюшки.

В дороге баронесса всегда занимает самое скромное место, не лезет, подобно другим, на глаза отцу Иоанну, сидит себе где-нибудь в отдаленном уголке и старается быть незамеченной. В каютке у баронессы всегда огромный запас всевозможных крестиков, иконок, брошюр духовного содержания и тому подобных полезных вещей для народа. Все это она закупает по своему почину и на свой счет и при каждом удобном случае раздает. Есть у баронессы и сласти в большом количестве — целые ящики пряников и конфет.

— Это у меня все для ребят, — говорит она, — ужасно люблю наделять ребятишек гостинцами. Ведь другой мальчонка и от рождения пряника не видел.

Зато сама баронесса — строгая постница: не только рыбы, но даже и масла в пищу не употребляет. Питается исключительно почти огурцами, картошкой да маслинами.

Глава IX

Неожиданная неприятность — Веркольский монастырь. — Опустошенные леса. — Встреча с самоедами.

За Пинегой берега реки стали положительно очаровательны. Что ни поворот, то новая панорама, и я просто не знал, что делать; между тем нужно было сидеть в каюте и работать: проявить фотографии и окончить кое-какие начатые уже рисунки и в то же время не хотелось пропустить что-нибудь интересное, что было видно с палубы парохода.

Впрочем, в этом отношении меня часто выручал сам отец Иоанн. Встретится какой-нибудь особенно красивый вид, а меня на палубе нет, батюшка и шлет кого-нибудь за мной в каюту.

Иной раз, оторвавшись от работы, взглянешь в маленькое окошечко своей каюты и глазам своим не веришь. Перед окном огромная, почти отвесная стена спускается в воду, верхней части ее и не видно. А ведь только что был низкий берег и на горизонте синела лесная даль.

В Пинеге оба берега одного характера и одинаково разнообразны; нет того, что обыкновенно бывает в реках, текущих с севера на юг или с юга на север, где обыкновенно один берег возвышенный, а другой низменный.

Ночь на 6 июня мы почти совсем не спали: так трудно было расстаться с очаровательной природой. Я не знал, чему отдать предпочтение: тому ли, что я видел над водой, или тому, что отражалось в гладкой, как зеркало, воде. Хотелось броситься в эту манящую к себе воду и захлебнуться чарующей прелестью северной ночи.

Ночью, когда мы брали у какого-то селения дрова, нас оставил С.К. Кыркалов. Он сел в кибитку и помчался к себе к Шотовой горе, чтобы предупредить домашних о том, что отец Иоанн заедет к ним и отслужит молебен.

На следующий день около 11 часов утра, когда мы остановились всего в нескольких верстах от Шотовой горы, чтобы взять дрова, вдали вдруг показался С.К. Кыркалов на паре лошадей, в легкой плетеной кибитке.

Грустные вести привез нам Севериан Кузьмич.

— На пароходе идти дальше нельзя, — объявил он, — воды меньше трех четвертей; володинские пароходы не дошли до Шотовой горы и возвратились обратно.

На пароходе у нас поднялась суета, так как никто такого сюрприза и так скоро не ожидал. Это неприятное известие застало всех врасплох. В самом неприятном положении очутился я, так как все мои вещи были разложены в каюте, как в квартире. Ехать дальше, не взяв с собой всех своих художественных и фотографических принадлежностей, это значило бы прекратить свою работу, и тогда моя поездка свелась бы к нулю. К довершению всего, я только что разложил у себя в каюте мокрые фотографические отпечатки, которые нужно было выслать в Петербург.

Нечего было делать, пришлось наскоро сложить самые необходимые вещи в небольшую корзинку и попросить остающихся на пароходе монахинь сберечь фотографические снимки, когда они высохнут.

Пока я укладывал свои вещи, отец Иоанн уже уехал с Кыркаловым в его кибитке.

За мной и иеромонахом Георгием вскоре приехала другая кибитка, на которую мы и уселись вдвоем, захватив с собой и свои вещи.

Ехать нам пришлось по наклонному берегу под высоким обрывом. Впрочем, очень скоро мы попали на настоящую дорогу и въехали в село, расположенное под Шотовой горой. Проехав дворов двадцать, мы остановились у огромной двухэтажной избы, сложенной из массивных бревен. Это и был дом С.К. Кыркалова.

Вместо двора перед домом Кыркалова — нечто вроде маленькой площади, на которую выходият своими фасадами школа и другие избы. Тут же рядом с домом приютился колодезь под навесом с огромным деревянным колесом.

Подъехав к крыльцу с двумя входами, мы поднялись во второй этаж по лестнице, покрытой красным сукном, и вошли в просторные, обставленные по-городскому комнаты.

За обеденным столом уже сидело довольно большое общество, и мы с отцом Георгием поспели прямо к горячей ухе.

Уха из свежей семги, пироги со свежей семгой, семга свежепросольная, семга отварная... С этого дня всюду, где бы нам ни приходилось останавливаться, в основании стола была семга. В царство семги попали. Остальные блюда были только дополнением.

В Петербурге свежей семги не бывает — трудно довезти, поэтому нам с отцом Георгием пришлось впервые попробовать ее в таком виде. Не скажу, впрочем, чтобы свежая семга представляла из себя нечто пикантное. Тот вид, в каком она продается у нас в Петербурге, — все-таки самый лучший.

Отобедав и напоив, по обыкновению, из своих рук детишек чаем, отец Иоанн поехал с С.К. Кыркаловым осматривать место, на котором последний решил построить на свой счет каменный храм.

К этому времени подъехали к нам местный становой пристав и несколько парных и троечных тарантасов, на которых весь наш караван должен был тронуться в дальнейший путь. В этот день мы должны были сделать переход в 50 верст до Веркольского мужского монастыря, где предлагался ночлег.

Так как в нашем пути предстояли паромы, которые очень задерживали, то многие наши спутники отправились заранее. Мы же с отцом Георгием двинулись в путь на приготовленной для нас тройке следом за батюшкой, который ровно в три часа пополудни выехал тоже на тройке в удобном экипаже, любезно присланном ему навстречу игуменом Веркольского монастыря.

С.К.Кыркалов принял на себя обязанности кучера и потому всю дорогу не сходил с козел экипажа отца Иоанна.

Почти весь пятидесятиверстный путь от усадьбы С.К.Кыркалова до Веркольского монастыря нам пришлось ехать лесом по тяжелой песчаной дороге. Последняя то приближается к р. Пинеге, то удаляется в глубь леса, обходя какой-нибудь овраг или слишком крутую гору. Изредка на нашем пути попадается село. Мы проезжаем по его улице, сопровождаемые веселым лаем собак и низкими, медленными поклонами степенных крестьян.

При взгляде на эти деревни и села нельзя не восторгаться мощью и широтой размаха. Эта мощь выразилась в постройке просторных двухэтажных изб, сохранивших в своих формах остаток того прекрасного русского зодчества, которое создало Строгановские палаты и Коломенский дворец. Особую красоту избе придают широкие крутые и высокие крыльца с точеными столбиками и перильцами, крытые высокими остроугольниками, полубочечными и бочечными крышами, резанными в чешую, и яркая оригинальная раскраска по подзорам, конькам, наличникам.

Памятниками древнего зодчества, с типичным местным оттенком, служат и деревенские сельские церкви. В их островерхих, крытых шатром чешуйчатых крышах и обнесенных галерейками с узорной резьбой корпусах чувствуется мотив хвойных и еловых лесов.

Церкви обыкновенно посвящены, по новгородскому обычаю, Спасу Преображения Господня и вообще праздникам Господним, а не Богородичным, как водилось в Москве.

Проехав верст шесть от дома Кыркалова, нам пришлось остановиться в одном таком селении, так как отец Иоанн обещал навестить тут одну труднобольную бедную женщину.

Когда мы остановились, нас окружила толпа крестьян. Со всех сторон посыпались к отцу Иоанну всевозможные просьбы.

Не знаю, чем это объяснить: народ ли здесь беднее или, вследствие своей отдаленности от центра, кроме отца Иоанна во время его приезда обратиться не к кому, но только нигде во время нашего долгого путешествия так много не просили о материальной помощи, как здесь.

В Новгородской, например, губернии мы не знали, как отказаться от всевозможных подношений от крестьян. Одна баба полотенце своей работы принять умоляет, другая десяточек яиц, третья хлебец и чашку земляники. От предлагаемых денег отказываются. «Это ему, красному солнышку; попросите, чтоб не обидел отказом меня, старуху. От своих ведь трудов!» — умоляет она.

Здесь, на его родине, совсем другое. Прежде всего просят денег. Так как всем гуртом просить неудобно, то крестьяне очень остроумно занимают позиции в разных пунктах дороги, рассыпавшись на расстоянии нескольких верст в некотором расстоянии друг от друга. То и дело, заслышав наш колокольчик, из чащи леса выходят на дорогу мужик или баба и, пристав к экипажу отца Иоанна, отходят только тогда, когда получат просимое.

Когда мы плыли по реке, мы видели могучий стройный лес и любовались его свежестью. Точно здоровый богатырь стоял перед нами в зеленой кольчуге. Теперь, когда нам пришлось проникнуть в самую глубь этого леса и увидеть его перед своими глазами на близком расстоянии, мы с грустью узнали, что этот богатырь сильно болен.

Огромные пространства опустошены пожарами. Вместо зеленого бора стоят печально обуглившиеся черные пни да валяются в беспорядке, протянув, точно руки, свои почерневшие ветки, вековые сосны. Это были своего рода гигантские спруты, которые застыли в предсмертных муках.

Кончается место пожарища и начинается уцелевший от огня лес. Но и здесь картина не веселее. Гиганты лежат на каждом шагу, иногда еще с совершенно свежими ветками, с неуспевшей пожелтеть зеленью. Корни вырвались из земли, захватив с собой часть почвы, и стоят теперь, как щиты, у своих великанов. Много деревьев успело уже покрыться мхом и превратиться в труху. Все это бурелом, никем не убираемый, несмотря на то, что судоходная река протекает иногда всего в нескольких саженях.

Не могли мы не обратить внимания и на часто попадающиеся огромные деревья, стоящие пока еще в вертикальном положении, но у корня своего наполовину уже надрубленные и потому обреченные на гибель.

— Кто это портит так деревья? — поинтересовались мы узнать у нашего ямщика.

— А это крестьяне, — отвечает он нам. — Начнет рубить себе бревно, до половины дорубит, а там видит, что сердцевина неподходящая, не нравится, ну и бросит, другое пойдет выбирать.

На меня с моим милейшим спутником отцом Георгием подобное отношение к нашим лесным богатствам произвело удручающее впечатление; поэтому, когда на другой день за обедом у игумена Веркольского монастыря мне пришлось встретиться и познакомиться с местными лесничими, первое, о чем я заговорил, — это о лесе.

Пришлось выслушать самые противоречивые объяснения печального состояния лесного хозяйства. Одни говорили, что лес поджигают сами крестьяне, так как им горелый материал казна продает дешевле. Другие утверждали, что это абсурд, так как во время пожара крестьян сгоняют тушить огонь и потому они должны отрываться от работы, что для них невыгодно. На сваленные бурей прекрасные бревна почему-то покупателей не находится, да и казна их эксплуатацией не интересуется. В конце концов один лесничий, прослуживший здесь уже около 8 лет, откровенно мне сознался, что и на него все эти надрубленные и брошенные деревья и вообще состояние всего лесного хозяйства в первое время производило тяжелое впечатление и удивляло; но теперь ничего, ко всему привык и убедился, что иначе и быть не может.

— Да и вы, если пожили бы здесь несколько лет, тоже привыкли бы, слишком уж много здесь леса, — заключил он свою речь.

Может быть, оно и так. Предоставляю судить об этом специалистам по лесному хозяйству...

В Веркольский монастырь мы приехали около 10 часов вечера, отстав от батюшки и приехав на полчаса позже его, так как пришлось ждать возвращения парома, на котором перед нами переехал через Пинегу отец Иоанн.

На этом пароме чуть-чуть не произошла катастрофа.

Когда отец Иоанн со своим экипажем был ввезен на паром, за ним бросилась толпа, состоящая большей частью из баб и ребятишек, и паром, и без того сидящий почти в уровень с водой, стал погружаться. Многие попрыгали в воду и возвратились на берег вброд, других же пришлось пересадить на лодку и в ней доставить обратно.

Когда мы приехали в монастырь, батюшка уже ходил по комнатам обширной квартиры игумена.

Веркольский первоклассный монастырь еще издали обращает на себя внимание своей солидностью и благоустройством. Точно маленький город, стоит он на высоком берегу Пинеги, обнесенный красивой белой каменной стеной с полукруглыми решетчатыми окнами, выходящими из галереи, идущей вдоль всей стены.

Обе церкви, колокольня и все монастырские постройки окрашены в белый цвет и очень красиво выделяются на темно-зеленом фоне густого бора. Так как утром предстояло служить утреню и обедню у раки преподобного Артемия, в честь которого основана в начале XVII столетия обитель, то мы с отцом Георгием, простившись с батюшкой и засвидетельствовав свое почтение в высшей степени симпатичному и любезному старцу игумену, отправились в монастырскую гостиницу и вскоре заснули под аккомпанемент колотушки монастырского сторожа.

На следующий день, 7 июня, в 8 часов утра батюшка уже служил соборне с местным духовенством и отцом Георгием у раки преподобного Артемия.

После обедни в квартире игумена собралась большая толпа просителей, которых отец Иоанн немедленно и удовлетворил.

Позавтракав наскоро, мы собрались и тронулись в дальнейший путь.

До Суры нам оставалось еще 50 верст, которые мы и сделали без пересадки и не меняя лошадей в четыре часа. С нами в Суру поехал и игумен Иоанникий.

От отца Иоанна нам опять пришлось немного отстать, так как между Веркольским монастырем и Сурой раза три пришлось переезжать через реки на паромах.

Опять почти все время пришлось ехать нам тайболой, изредка проезжая по средней улице встречающегося селения.

В лесу все та же печальная картина опустошения. Точно монахи в черных клобуках, стоят на ярком светло-зеленом фоне высокие обгорелые пни погибших деревьев. Тут же лежат уже покрытые мягким пушистым оленьим мхом свалившиеся великаны.

В одном месте мы обратили внимание на огромный восьмиконечный деревянный крест, задрапированный уже полуизорванной ветром пеленой.

— Это дурное место здесь было, — объяснил нам наш ямщик, — часто беды с людьми случались: то зверь заест скотину, то леший заведет в трясину — и человек с дороги собьется, а вот как поставили крест, так теперь ничего, нет больше этого.

Встретили мы в лесу и самоедов. Целое косоглазое семейство проехало мимо нас в кибитке.

— Теперь их здесь мало, — пояснял нам тот же ямщик, — а вот зимой их наедет по замерзшей Пинеге на оленях сила. На ярмарку в Пинегу да Архангельск проездом едут.

Глава X

Пребывание в селе Суре

Около 4 часов пополудни на противоположном от нас берегу Пинеги мы увидели, наконец, родину отца Иоанна — село Суру.

Совсем небольшое село, но издали вам кажется, что видите небольшой уездный город.

Рядом со старой деревянной церковью во имя св. Николая Чудотворца величественно глядит на окрестности большой новый каменный храм во имя того же святого, окруженный красивой каменной оградой с железной решеткой. Тут же по соседству стоят два больших каменных дома: в одном помещается школа, в другом — монастырская лавка. Немного дальше из-за храма виднеется красивой архитектуры часовня, построенная над могилой родителя отца Иоанна, дом священника и ряд больших просторных изб. Все это создание отца Иоанна.

— Голое место здесь было, — пояснил нам ямщик, — кроме старой церквушки на голом песке ничего не было. А теперь вон и старой церкви не узнать, так ее подновил отец Иван, а уж новую выстроил, так это всем на удивление.

И, действительно, когда я потом осматривал храм, выстроенный отцом Иоанном, я был поражен его благолепием.

Сначала все эти постройки мы приняли за монастырь, но оказалось, что монастыря еще не видно. Монастырь находится на другой стороне села и со стороны Пинеги закрыт крестьянскими постройками. Спустившись по очень крутой горе к реке, мы увидели на противоположном берегу Пинеги разукрашенную флагами и зеленью пристань. Здесь за час до нашего приезда вся Сура с сестрами и игуменией Иоанновского монастыря встречала своего замечательного односельчанина.

Говорят, это была замечательно трогательная и величественная картина, видеть которую нам с отцом Георгием не пришлось, о чем мы потом очень сожалели.

Перебравшись на противоположный берег на пароме, мы медленно поплелись по сыпучему песку на наших усталых лошаденках.

Солнце печет немилосердно. Колеса нашего тарантаса глубоко врезываются в песок, и лошади нет-нет и остановятся перевести дух.

Наконец взобрались мы на гору и, проехав мимо двух церквей и школы, попали почти на прямую улицу, с двух сторон окаймленную рядами больших просторных изб. Возле изб положены доски для пешеходов, так как ходить по песку, в котором вязнет глубоко нога, очень трудно.

Улица была совершенно пуста, так как все селение было в монастыре, где находился отец Иоанн.

Наконец показалась и крыша монастырской церкви с куполом из оцинкованного железа, и мы, проехав дворов двадцать, повернули направо и въехали в обширный монастырский двор, окруженный временным деревянным забором. Въехав в монастырский двор, мы круто повернули налево и остановились у крыльца главного корпуса, соединенного с монастырской деревянной церковью.

Все население Суры было здесь.

Следуя за показывавшей нам дорогу монахиней, мы с отцом Георгием прошли мимо входа в церковь, по крутой деревянной лестнице поднялись во второй этаж и вошли в квартиру игумений монастыря.

За большим столом в просторной светлой комнате сидело человек пятнадцать самой разнообразной публики. Были тут монахини, духовенство, акцизный и лесной чиновники с женами и детьми и несколько человек крестьян. Большинство пило чай.

Отец Иоанн в белом как снег подряснике ходил по комнатам, по очереди разговаривая то с тем, то с другим. Увидя нас с отцом Георгием, он с обычной приветливостью и предупредительностью обратился к нам: «А вот и мои дорогие спутнички, ну пожалуйте, подкрепитесь с дороги!»

Так как мы уже покушали, то отец Георгий сел на диван рядом с рослым мужчиной с окладистой светло-русой бородой, с загорелым лицом и мозолистыми руками — очевидно, хлебопашцем, а я поместился между отцом Георгием и симпатичной добродушной старушкой, одетой так, как одеваются здесь все крестьянки.

— Вот это моя родная сестра, а это мой племянник, — сказал мне отец Иоанн, указывая на мою соседку и на соседа отца Георгия.

Сосед отца Георгия оказался родным сыном моей соседки.

В отдаленном углу комнаты сидело еще два племянника отца Иоанна — младшие дети его сестры, тоже одетые по-крестьянски и держащие себя в высшей степени скромно. Два старших племянника женаты и занимаются со своими семьями хлебопашеством.

Тут вот и сказалось наглядно бескорыстие отца Иоанна. Другой на его месте всех бы родственников своих озолотил, дав им возможность жить легко и богато. Но для отца Иоанна все люди одинаково близки, и он не отдает преимущества своим родственникам, которым он помогает, но не больше, чем и всем другим. И родня его не ропщет, потому что с давних пор привыкла смотреть на него как на человека особенного, не от мира сего.

Здесь я узнал, что еще в детстве сын псаломщика Ильи Сергиева, маленький задумчивый Иванушка, пользовался среди своих односельчан особенным уважением. Пропадет ли лошадь у мужика — идут просить Иванушку помолиться, случится ли горе какое или заболеет кто-нибудь — опять идут к Иванушке.

Но вот дивный мальчик вырос и слава его, как солнце, засияла над православной Русью. А в дикой суровой пустыне, среди дремучих лесов у сыпучих песков, где некогда кроме десятка изб да полуразрушенной деревянной бедной церкви ничего не было, забелели стены величественного каменного храма, засияли золотые кресты над растущей не по дням, а по часам, молодой обителью.

Вся грамотная Россия знала до сих пор на севере Холмогоры — родину великого русского ученого Ломоносова.

Теперь вся православная Россия будет знать и Суру — родину досточтимого своего пастыря. Всего четыре года тому назад отец Иоанн положил начало Сурской обители. И вот теперь в Суре уже 120 сестер, большая часть которых приехала сюда в суровую дикую местность из самых далеких концов России. Только самый незначительный процент монахинь составляют уроженки Архангельской губернии.

Не на легкую жизнь и не в благоустроенный уже монастырь собрались сюда молодые монахини. На сыпучем песке трудно создать в короткий срок хорошее хозяйство. Здесь нет еще ни сада, ни огородов, ни обработанных полей. Все придется создавать тяжелым трудом при самых трудных условиях, так как северное лето коротко.

Пройдет три месяца, в которые солнце почти не сходит с горизонта, и настанет холодная ненастная осень. В начале октября здесь уже все почти покрыто снегом. Солнце сначала показывается всего на несколько часов, а затем и совсем почти исчезает. Настает долгая, суровая зима. Почта приходит сюда всего раз в неделю. Сообщение с далекой Россией только на лошадях да оленях. Почти девять месяцев вся природа погружена в непробудный сон. Воцаряется глубокая тишина, нарушаемая только звоном колокола, призывающего сестер в монастырскую церковь, да воем ветра и стоном вьюги, сливающимися с голодным завыванием диких зверей.

В эту-то обитель и собрались молодые девушки, сознательно готовые в то же время на всякое самоотвержение.

Много я видел мужских и женских монастырей на Руси, но такого еще никогда не видел. Не монастырь, а институт какой-то. Что ни монахиня, то семнадцати-восемнадцатилетний ребенок. Самой старшей из них, исключая, конечно, игумению, около тридцати лет.

И что же? По словам священника и матери-игумении, все сестры замечательно ревниво исполняют свои обязанности. Каждая безропотно несет свое послушание, как бы тяжело оно ни было. Так силен дух, сообщаемый им в горячих проповедях их духовным отцом и покровителем отцом Иоанном.

Среди послушниц Сурского монастыря очень много кронштадтских, петергофских уроженок, решившихся ехать сюда исключительно из чувства глубокого почитания к отцу Иоанну. Можно поэтому представить себе, какой праздник для сестер монастыря представляет приезд отца Иоанна в Суру!

Во время пребывания отца Иоанна в Суре многие сестры были избавлены от более тяжелого послушания. Так, на монастырский лесопильный и кирпичный заводы, где обыкновенно работают сестры, были наняты поденные рабочие, чтобы дать возможность монахиням видеть батюшку, исповедаться и причаститься у него.

В день нашего приезда отец Иоанн отслужил здесь вечерню.

Наутро для всего монастыря предстояло большое событие: общая исповедь и причастие у отца Иоанна.

Отслужив вечерню, отец Иоанн остался ночевать в корпусе, прилегающем к монастырской церкви.

В том же корпусе, только этажом ниже, поместились и его спутники: отец Георгий, игумен Веркольского монастыря отец Иоанникий со своим келарем, пинежский диакон.

Для меня было сделано исключение ввиду того, что мне нужно было работать и соседи могли бы мешать. Поэтому мне предложили отдельную комнату в новом, только что отстроенном домике монастырского священника, куда я и отправился после вечерни вместе с его хозяином отцом Георгием Маккавеевым.

Мы прошли через палисадник к небольшой калитке, сделанной в деревянном временном заборе, окружающем обширный монастырский двор, и вышли на песчаную площадь. На противоположном конце площади я увидел красивый двухэтажный с балконами дом отца Георгия.

От самого дома до монастырской калитки проложены мостки, точно так же, как и по всему селу, вдоль его изб. Не будь здесь мостков, хождение по сыпучему песку, в котором тонет нога, было бы крайне тяжело.

За все мое путешествие я ни разу не видел, чтобы отец Иоанн раздражился на кого-нибудь или возвысил бы свой голос, и потому крайне удивленный поспешил вместе с другими в церковь.

Когда я вошел, батюшки уже не было: он вышел через алтарь.

— Что случилось? — спрашивали все.

— Да тут сумасшедший один, — объясняла нам монахиня, — всюду преследует батюшку и уверяет всех, что отец Иоанн не кто другой, как сам Христос, явившийся на землю. Для батюшки это сущее горе.

Сумасшедшего вывели из церкви, но это, конечно, делу не поможет. Пойдет он в другое место и будет твердить свою нелепость в народе. Подобные лица — тяжелый крест для отца Иоанна; своими дикими выходками они приносят истинное горе батюшке.

Пообедав у игумений монастыря, отец Иоанн поехал вместе с нею в скит, недавно выстроенный в вековом корабельном лесу.

Желая ознакомиться с Сурою, я, захватив с собой фотографический аппарат и альбом, отправился прежде всего в домик отца Иоанна.

Дом, или, вернее, изба, в которой родился отец Иоанн, стоял раньше совсем в другом конце села и теперь перенесен сюда, рядом с монастырем, и покрыт, наподобие домика Петра Великого в Петербурге, чехлом почитателями отца Иоанна.

Изба, как и все здешние избы, сложена из толстых бревен. Свет проходит в две уцелевшие комнаты через маленькие окна с зелеными мутными стеклами.

Первая, более обширная, комната почти сплошь завешана образами и картинками духовного содержания. Тут же висит и портрет отца Иоанна.

В углу перед образами стоит простой стол, покрытый скатертью, на котором поставлена чаша с водой и со свечами, приготовленными для молебна.

Во второй комнате из вещей, современных отцу Иоанну, бывших у его родителей, уцелел один только каменный жернов в деревянном ящике.

Вот и вся незатейливая обстановка избы отца Иоанна.

Сделав на лошадях путь в Рощу и обратно, 36 верст, отец Иоанн возвратился замечательно бодрый и радостный. Батюшка очень был доволен состоянием недавно только отстроенного и отделанного скитского храма во имя Святой Троицы.

Все только поражались энергии этого замечательного человека. Встать раньше всех, отслужить утреню и обедню и, не отдыхая, по тяжелой дороге проехать 36 верст в страшный зной и не устать, при 74-х годах от роду, — как хотите, а дело не совсем обыкновенное.

За все наше путешествие нам не раз приходилось встречать ровесников отца Иоанна, его однокашников по семинарии. Но какие это все дряхлые старики сравнительно с ним: он кажется молодым человеком, если видеть его товарища по школе.

Возвратясь из Рощи и напившись чаю, батюшка сейчас же отправился осматривать вновь отстроенный дом священника отца Георгия.

Из окна кабинета хозяина дома, помещающегося во втором этаже, отец Иоанн мог видеть как на ладони всю свою Суру, на первом плане которой раскинулся широкий монастырский двор со всеми своими постройками, частью уже совершенно готовыми, а частью еще не оконченными и закрытыми лесами.

Влево от монастыря стоял погост со своей старинной деревянной церковью, окаймленной с трех сторон жиденьким сосняком.

За сосняком протекает небольшая речка Сура, впадающая в Пинегу.

На берегу Суры находятся монастырские заводы — лесопильный и кирпичный.

В правую сторону от монастыря видно все село Сура, в конце которого белеют каменные дома — школа, лавка и красивый каменный храм во имя св. Николая Чудотворца.

Батюшка долго не мог оторваться от дорогого его сердцу вида Суры, так преобразовавшейся благодаря его трудам, и, наконец, повернувшись к священнику отцу Георгию и его жене, сказал:

— А знаете что, я останусь здесь у вас, в этой комнатке ночевать.

Конечно, хозяева были несказанно обрадованы этим и засуетились, желая устроить поудобнее постель.

Из окон обители монахини видели, как батюшка долго стоял перед сном у открытого окна в белом подряснике и смотрел на все созданное им, а перед уходом на покой благословил молодую обитель.

На следующее утро, 9 июня, отец Иоанн служил обедню в соборе св. Николая Чудотворца. Прекрасный, сияющий позолотой дорогого иконостаса, храм был переполнен молящимися. Кроме

крестьян, здесь собрались и все сестры Сурского монастыря, не желавшие пропустить ни одной службы своего обожаемого благодетеля и покровителя.

После обедни все прошли к часовне над могилой отца батюшки, где последний отслужил панихиду. После этого почти до трех часов дня неутомимый отец Иоанн делал визиты в Суре: посетил всех священников в их квартирах, побывал у сестры своей, зашел в монастырскую лавку, где благословил сестер-приказчиц, заехал в школу, где одна из учениц прочла ему стихотворение.

Когда батюшка вышел из школы, дети высыпали на улицу провожать его. Всех учениц около сорока; одеты все по-институтски: в темно-коричневых платьицах и белых пелеринках.

Пообедав в доме отца Георгия, батюшка задумал осмотреть монастырские заводы, так как на следующий день вечером назначен был отъезд из Суры, перед которым предстояла еще поездка в скит, Рощу, и, следовательно, времени оставалось очень мало.

Пройдя мимо погоста, состоящего из двух кладбищ — раскольничьего и православного, мы вошли в загроможденный досками двор, в конце которого на самом берегу Суры помещаются заводы.

Здесь так же, как и в самом монастыре, все еще в зачатке, не достроено и не окончено, хотя завод и работает вовсю. Пыхтит паровик, визжат пилы на нескольких станках, распиливая бревна, несутся по воздуху от вала к валу приводные ремни.

Батюшка подробно осматривал каждое отделение. Объяснения давал священник отец Георгий.

Терпеливо прождал отец Иоанн, пока длинное бревно, вставленное при нем в станок, не вышло с другой стороны уже в виде дюймовых досок. Потом все прошли вниз, где полученная из бревна доска была вставлена в строгальный станок, который придал ей форму длинного карниза. Затем приводные ремни были передвинуты на другой вал, и перед нами со страшной быстротой завертелось стальное колесо-пила. Та же доска была теперь подставлена под пилу и в какие-нибудь две-три минуты превратилась в несколько мелких отдельных кусочков, которые тут же и были розданы всем присутствующим на память.

Из лесопильного отделения мы прошли в кирпичное, где на наших глазах из бесформенных кусков глины очень быстро были сделаны при помощи паровой машины очень правильной

формы кирпичи. Тут же по соседству та же паровая машина приводит в движение мукомольный жернов.

Благодаря устроенным тут заводам местные крестьяне получили новый источник заработка и дохода.

Окончив осмотр заводов, отец Иоанн поблагодарил рабочих за труды и возвратился в дом отца Георгия.

На следующий день в 6 часов утра отец Иоанн пожелал служить утреню и обедню в скитской церкви во имя Святой Троицы, которая находится в так называемой Роще.

Ввиду этого он решил встать утром часа в четыре, чтобы проехать по холодку, пока нет оводов, а монахиням, желающим присутствовать на богослужении, предложил совершить путешествие пешком с вечера. Конечно, не отправились в скит из сестер только те, кому отлучиться нельзя было по каким-нибудь особенно важным причинам. Большинство монахинь, поснимав с ног обувь, немедленно же отправилось в восемнадцативерстный путь. Уехали с вечера и некоторые из наших спутников: иеромонах отец Георгий с С.К.Кыркаловым, игумен Иоанникий со священником отцом Георгием и другие.

За мной утром обещал заехать становой пристав, чтобы ехать в скит одновременно с отцом Иоанном.

К сожалению, он жестоко подвел меня и лишил возможности побывать в Роще.

В 4 часа утра 10 июня отец Иоанн был уже на ногах. Когда я вышел из своей комнаты, батюшка уже выезжал из ворот на дорогу. Сытые монастырские лошадки подхватили легкий экипаж отца Иоанна и почти вскачь понеслись по лесной дороге.

В Суре все уговаривали отца Иоанна остаться еще несколько дней.

— Глядите, какие тучи на горизонте, — говорили суряне, — того и гляди вода подымется, и пароход ваш прямо сюда и подойдет.

Но отец Иоанн не создан для праздной жизни. Сидеть на месте без дела для него утомительнее всего. А в Суре уже все было сделано, да, кроме того, приезда его с нетерпением ждали на Волге. До Волги же нужно было еще побывать в Архангельске, Холмогорах и Вологде. Поэтому батюшка торопился, и наш отъезд был решен окончательно.

Возвратился из Рощи отец Иоанн около 4 часов пополудни и лег немного отдохнуть после утомительной дороги.

Вскоре подъехали и остальные богомольцы.

Позднее всех возвратились сестры монастыря, ходившие в Рощу пешком. Последних захватил в дороге ливень и они возвращались совершенно мокрые.

Отдохнув не более часа, батюшка вышел к прощальному обеденному столу, вокруг которого уже собрались все близкие его родные, знакомые и сотрудники по созиданию обители. Суряне ловили каждое слово батюшки и не сводили с него глаз, желая насмотреться на него перед прощанием.

Отец Иоанн по очереди говорил то с одним, то с другим, давая каждому нужные наставления, касающиеся его специальности.

— Пока жив, не оставлю вас своим попечением, — говорил на прощанье отец Иоанн сестрам своего монастыря, — а умру — тогда Господь Бог вас не оставит. Будьте только благочестивыми и достойными сестрами своего монастыря.

Глава XI

Обратный путь на Архангельск. — Двенадцать верст — двенадцать гор.

После обеда мы с отцом Георгием попросили у отца Иоанна благословения выехать раньше, так как нам предстояло совершить пятидесятиверстный путь до Веркольского монастыря всего на паре неважных лошаденок без перепряжки. Простившись со всеми, мы тронулись в путь.

Никто также не знал определенно, где находится наш пароход. Могло случиться, что, боясь «обсохнуть», как здесь выражаются, он спустился на много верст ниже, и тогда нам предстояло слишком долгое путешествие в лодке. Ввиду таких соображений решено было ехать до Шотовой горы на лошадях. Многие из наших спутников выехали еще днем раньше нас, боясь, что в дороге может не хватить лошадей для всех.

Мы с отцом Георгием решили не разъединяться и всюду следовать вместе, так как и ему и мне одинаково необходимо было быть всегда как можно ближе к отцу Иоанну.

Из Суры мы выехали всего часом раньше батюшки, в том расчете, что, имея плохих лошаденок и ожидая возвращения паромов, которые будут перевозить отца Иоанна, мы опоздали бы и приехали бы в Веркольский монастырь гораздо позже батюшки, если бы выехали одновременно с ним.

В этот день погода благоприятствовала нам как нельзя лучше. Прошел небольшой дождик, примявший пыль, жар спал, и овода, попрятавшись под листву деревьев, не беспокоили лошадей.

Перебравшись на пароме на противоположный берег Пинеги и взобравшись по крутому подъему на горку, мы в последний раз взглянули на Суру.

Улицы села, как и в день нашего приезда, были совершенно пусты: все население было в ограде монастыря, на этот раз ожидая отъезда батюшки.

Я от души пожалел, что наше пребывание в этом интересном месте было так кратковременно.

Послав последние приветствия родине отца Иоанна, мы уселись насколько можно было удобнее и легкой рысцой покатили по песчаной дороге, поминутно подбрасываемые попадающимися на дороге толстыми корнями деревьев.

Проехали мы с версту после крутого спуска и вдруг услышали сзади конский топот.

Выглянув из своей кибитки, мы увидели лихо мчавшуюся за нами тройку отца Иоанна. Сам батюшка, заметив нас, еще издали начал, махать нам своей старенькой любимой соломенной шляпой. Точно юноша, промчался он мимо нас, ласково кивая и улыбаясь нам своей доброй чарующей улыбкой.

— Экая благодать дана человеку, — говорит наш ямщик, — посмотрит только на тебя — и точно рублем подарит.

И, действительно, нам всем стало как-то сразу и весело, и уютно, и тепло. Не одним детям нужна ласка! Нужна она и взрослым, только не всякий сумеет обласкать и утешить взрослого человека.

Перед самым монастырем наши измученные лошаденки еле ноги тянули. Пятьдесят верст сделать без передышки — не легкая штука.

Наконец около 11 часов вечера мы въехали в ограду монастырской гостиницы и прошли в монастырь, чтобы перед сном повидаться с батюшкой, который по-прежнему остановился у игумена Иоанникия.

Здесь же у игумена мы застали часть спутников отца Иоанна, выехавших из Суры раньше нас, и между ними С.К. Кыркалова.

Неприятные вести пришлось нам услышать относительно нашего парохода: он спустился за Шотову гору еще ниже по течению.

Итак, вместо предстоявших пятидесяти верст до Шотовой горы, нам приходилось теперь проехать до нашего парохода гораздо больше. Это было тем более печально, что за Шотовой горой начиналась самая отчаянная гористая дорога.

С.К. Кыркалов предложил поехать к себе в Шотову гору раньше нас и приготовить там баржу, на которой мы все могли бы спуститься к пароходу по реке. Батюшка эту мысль одобрил и благословил С.К. Кыркалова в дорогу, который сейчас же собрался и уехал. Одновременно с ним уехали и остальные наши спутники из опасения отстать от нас на утро.

Мы с отцом Георгием, пожелав батюшке спокойной ночи, отправились на ночлег в гостиницу.

Утром отец Иоанн отслужил соборне с иеромонахом Веркольского монастыря и отцом Георгием утреню и обедню и, отобедав у игумена, около 12 часов дня в последний раз принял целую группу просителей и вышел на крыльцо игуменского дома, где его ждала тройка сытых монастырских лошадей.

Когда отец Иоанн уселся в экипаж, кучер-монах тронул лошадей, но сильный красивый коренник почему-то заупрямился и ни за что не хотел двинуться с места. Все усилия монахов, бравших упрямую лошадь под уздцы, и кнут кучера не могли помочь делу. Лошадь с широко оттопыренными ноздрями сопела, переминаясь с ноги на ногу, и ни за что не хотела двинуться вперед.

Тогда, к общему удивлению, отец Иоанн вышел из экипажа, подошел к заупрямившейся лошади и, дернув за челку, что-то ей крикнул. После этого лошадь сразу успокоилась, и экипаж отца Иоанна с батюшкой тихо тронулся по монастырскому двору, сопровождаемый благопожеланиями провожающих.

К 7 часам вечера мы уже благополучно прибыли в Шотову гору, сделав опять без перепряжки 50 верст, и подъехали к дому С.К. Кыркалова.

Здесь опять нас ждали неутешительные вести. Пароход спустился на 80 верст ниже Шотовой горы, а баржа, на которой предполагалось плыть, оказалась непригодной для этой цели.

Волей-неволей приходилось на следующий день опять трястись в тарантасе и при этом по гораздо худшей дороге, чем ехали до сих пор.

Отец Иоанн ночевал в доме Кыркалова.

Утром 12 июня я проснулся под звуки колоколов, возвещавших окрестных крестьян о скором приезде отца Иоанна в церковь Шотовой горы.

Отец Георгий уже давно был на ногах и, стоя в углу перед киотом с образами, творил свое утреннее правило.

Выглянув в окно, я увидел у крыльца дома С.К. Кыркалова серую лошадь, запряженную в маленькие сани, разукрашенные коврами.

— Что сей сон значит: летом — и вдруг сани?! — удивлялся я.

Оказалось, что в Архангельской губернии не диковинка встретить кого-нибудь и летом на санях. Есть места, где по мягкому и скользкому мху гораздо легче проехать на санях, чем на колесах, которые глубоко врезаются в рыхлую почву.

Для батюшки, конечно, сани были приготовлены больше для оказания почета. В старину на Руси архиереев так возили.

Вскоре показался и сам батюшка — бодрый, радостный и ко всем приветливый. Сел он в сани и, сопровождаемый густой толпой, поехал через поле к церкви, где уже собралась огромная толпа народа.

Отслужив обедню, отец Иоанн возвратился к С.К.Кыркалову, где был приготовлен для нас чай и обед.

Еще за час до окончания службы в церкви на двор Кыркалова привезли на телеге разбитого параличом крестьянина. Издали увидел отец Иоанн больного и сейчас же подошел к нему и стал расспрашивать, давно ли он заболел и от чего произошла болезнь. Потом, положив ему руки на голову, сотворил молитву и успокоил больного, дав ему надежду на выздоровление.

После обеда у С.К.Кыркалова мы сейчас же решили ехать в дальнейший путь в погоню за нашим пароходом.

Это был самый трудный переезд на лошадях, и потому мы с отцом Георгием опять выехали часом раньше отца Иоанна, боясь, что встречные паромы нас разъединят.

Перед самым отъездом ко мне обратился наш молодой ямщик с просьбой снять его молодуху. Я еще раньше обратил внимание на очень красивую молодуху с чисто русским типом, ходившую по двору в своем пестром наряде, но, потерпев уже раз неудачу в селе Сойле, где хотел снять такую же молодуху, я и не пытался просить ее сняться. Я моментально исполнил просьбу ямщика и снял его жену, поставив ее у колодца.

— Это дочка моя, — подошла ко мне та самая старушка, которая вечером проводила нас на ночлег в школу.

— Красивая у тебя дочка, — не удержался я от комплимента.

— Четыре у меня таких-то, — не без хвастовства сказала польщенная старуха, — и все одна другой лучше, и все замужем.

— Ну, прощай, счастливая старуха, прощай, красавица. Из Петербурга пришлю вам карточки, — крикнул я уже из кибитки матери и дочери.

Ямщик тронул свежих лошадок, и мы покатили за околицу.

Слова баронессы Т. о том, что здесь на протяжении двенадцати верст и гор двенадцать, оправдались вполне.

Поминутно приходится нам спускаться на самое дно оврага и, переправившись по ажурному мостику через ручей, который при первом хорошем дожде превращается в бурный поток, подыматься опять на гору. С горы мы спускаемся, затормозив заднее колесо, а подымаясь на гору, часто сами помогаем лошадям тащить нашу кибитку.

— Вот эта гора Архиерейской называется, — указал нам ямщик на самый крутой подъем, когда мы подъезжали к нему.

— Это почему же ее так назвали? — спросил я.

— А потому, что здесь даже архиерея лошади втащить не могли; пришлось и ему на своих ногах подниматься.

Но вот двенадцать гор нами пройдены, и мы стали спускаться к реке.

— Теперь, на той стороне, дорога полегче будет, ровнее, — утешал нас ямщик.

Действительно, перебравшись на пароме на противоположный, тоже гористый, берег, мы поехали уже спокойнее.

На самой верхушке горы, спускающейся к Пинеге и закрывающей собой селение, мы увидели верхнюю часть колокольни и на ней несколько человек, выжидавших проезда отца Иоанна, чтобы при его появлении зазвонить в колокола.

Около десяти часов вечера мы, наконец, услышали сзади топот лошадей, и нас опять обогнал батюшка. Как и раньше, он весело кивнул нам головой, что-то крикнул и, как вихрь, промчался мимо, махая нам шляпой.

— Ну, ямщик, теперь не зевай, а дуй во весь дух, — обратились мы к нашему вознице.

Но лошади оказались слабы, и мы очень скоро потеряли экипаж отца Иоанна из виду.

Нас выручил С.К.Кыркалов, догнавший нас на свежих лошадях. Мы наскоро переложили свои вещи в его тарантас и опять понеслись, сидя в наклоненном положении и держась за животы, чтобы не так чувствительны были толчки.

Следом за нами неслась еще одна тройка, на которой ехали какая-то женщина и девочка лет двенадцати. Оказалось, это две больные, опоздавшие в Шотовой горе к отъезду отца Иоанна и теперь догонявшие его, чтобы поделиться своим горем и получить благословение.

Одну речонку еще переплыли мы на пароме, через другую переправились вброд и, наконец, около 11 часов вечера увидели с горы далеко внизу у песчаного берега наш желанный пароход.

Отец Иоанн был уже на пароходе, который с разведенными парами ждал только приказания отчаливать.

С большим трудом спустились мы с обрыва по сыпучему песку и, прокладывая новую дорогу, кое-как добрались до парохода.

Оказалось, что во время нашего пребывания в Суре пароход «Св. Николай Чудотворец» потерпел маленькую аварию: спускаясь по течению вниз, он сел на мель при полном ходе и с большим трудом мог сдвинуться.

Как только отец Иоанн отпустил больную женщину с девочкой, пароход отчалил от берега и пошел вниз по течению.

Около 4 часов утра 13 июня мы уже подошли к г. Пинеге, где остановились для служения обедни.

Отслужив обедню, отец Иоанн простился с местным диаконом, который ездил с нами в Суру, и сейчас же распорядился плыть дальше.

Около часа дня мы прошли мимо Красногорского монастыря.

Зорко приходилось теперь следить нашему рулевому за фарватером. Вся команда все время была настороже. С носовой части почти не сходил человек с измерительным шестом. Два раза мы хватали о дно реки, но в конце концов все-таки благополучно проходили все опасные перекаты.

В одном месте грустная картина представилась нашим глазам: шедший навстречу нам пароход с пассажирами остановился у пустынного берега, не будучи в состоянии продолжать свой путь по обмелевшей реке, и пассажиры брели по берегу с багажом в руках.

В 9 часов вечера мы, наконец, подошли к Усть-Пинеге и увидели вдали многоводную широкую Северную Двину.

Все вздохнули свободнее. Кончились мели, и мы почувствовали себя свободными. Путь наш лежал теперь прямо на север, в Архангельск, куда мы, по расчетам, должны были прийти около 4 часов утра.

Не желая делать тревогу в городе ночью, отец Иоанн распорядился остановиться верстах в пяти от города, а к городу подойти не раньше 8 часов утра.

Глава XII

Маленькая авария на пароходе. — Пребывание в Архангельске.

Под утро я услышал сквозь сон, как пароход причалил к берегу, и затем в соседнем с моей каютой машинном отделении поднялась какая-то возня. О чем-то говорили, спорили.

Оказалось, лопнула какая-то труба в машине, а потому добраться до Архангельска, который уже был виден в расстоянии 3—4 верст от нас, на нашем пароходе без основательной починки было невозможно.

На выручку нам явился С.К.Кыркалов, предложивший вызвать по телефону из Архангельска володинский пароход, который доставит нас в Архангельск, а наш пароход на буксире отправить на лесопильный завод, где есть мастера, могущие исправить машину.

Благодаря любезности С.К.Кыркалова, съездившего на ближайший лесопильный завод и вызвавшего оттуда по телефону володинский пароход, нам не пришлось долго сидеть на одном месте. Скоро вдали показался белый корпус большого красивого парохода, быстро приближавшегося к нашему, потерпевшему аварию «Св. Николаю Чудотворцу».

Капитан володинского парохода сообщил нам, что в Архангельске еще вчера, 13 июня, весь день ждали приезда отца Иоанна, а многие, думая, что батюшка может приехать и ночью, продежурили на берегу Двины до утра.

Как только пересели мы на прибывший пароход, капитан скомандовал отчаливать, и мы двинулись к блестевшему вдали куполами своих церквей Архангельску.

До центра города оставалось около пяти верст, но несмотря на это на поверхности реки то и дело сновали буксирные пароходы, лавируя между стоящими на якоре огромными парусными и паровыми судами, груженными, главным образом, лесом и мукой; бороздили воду десятки лодок, переполненных рабочими с плотов и барок.

Вся эта жизнь в преддверии Архангельска сосредоточена, главным образом, вокруг целого ряда лесопильных заводов, разбросанных по берегу реки. Чем ближе к городу, тем река становится оживленней и деятельность ее обитателей кипучее.

Масса огромных иностранных судов всех национальностей величественно стоит среди реки, окруженная со всех сторон, как паразитами, барками разной величины, на которые с шумом и грохотом перегружается товар.

В Петербурге, по Неве, такого оживления не видно, так как вся портовая жизнь сосредоточена здесь за городом. В Архангельске, благодаря ширине и глубине Северной Двины, самые большие иностранные пароходы могут проходить гораздо выше города.

Но вот из-за барок и целой флотилии морских судов показались белые стены самого древнего на всем Севере Архангельского монастыря и за ним вытянувшийся в одну длинную линию по берегу реки Архангельск.

Отец Иоанн, все время стоявший на носовой части парохода и не сводивший восторженного взгляда с приближавшегося города, при виде монастыря, с которым мы поравнялись, обнажил голову и осенил себя крестным знамением.

— Вот здесь прошли мои юношеские годы, — обратился он ко мне, указывая на сад и здание семинарии, показавшееся невдалеке от Архангельского монастыря.

Батюшка с любовью всматривался в каждое здание города и давал мне подробные пояснения.

— Эта обитель во имя Архангела Михаила построена еще за 400 лет до основания города, — говорил он. — При ней теперь находится Церковно-археологическое общество. А вон деревянный дом — это епархиальное женское училище, за ним виднеется большой каменный дом — это дом архиерея. Теперь смотрите далее: это наше Сурское подворье.

На самой набережной реки я увидел вновь отстроенное двухэтажное деревянное здание с часовенкой.

Против этого дома мы и пристали к одной из пристаней, загроможденных кулями с хлебом.

С пристани отец Иоанн прежде всего поехал с визитом к владыке, у которого немедленно был принят.

Владыка пригласил батюшку на следующее утро участвовать в сослужении с ним в его домовой Крестовой церкви, пообещав прислать за отцом Иоанном свою карету.

От архиерея отец Иоанн проехал в соседнюю Благовещенскую церковь, построенную жителями Холмогор и Великого Устюга. Там он служил обедню.

В это время в подворье Сурского Иоанновского монастыря собравшаяся толпа народа и немногочисленные сестры, обитательницы подворья, с волнением ждали приезда отца Иоанна. Дело в том, что мы из Суры привезли с собой монахиню, которая должна была заменить находившуюся при смерти старшую сестру подворья. По этому случаю в подворье с нетерпением ждали батюшку, который обещал прибыть из церкви со Святыми Дарами и приобщить умирающую.

Я видел эту монахиню, которую провели в комнату отца Иоанна, когда он наконец приехал из церкви. Она висела на руках поддерживавших ее сестер, еле передвигая ногами, измученная, бессильная, с ввалившимися потухшими глазами, с желтым, как воск, лицом. Казалось, она не дойдет до конца комнаты и тут же умрет. Но вот ее ввели в комнату отца Иоанна и тотчас же закрыли за ней дверь.

Батюшка приступил к святой исповеди.

В это время все лестницы и проходы между ними были переполнены публикой. Кого-кого только здесь не было! И чиновник без места с прошением в руках, и учащаяся молодежь, и купцы, и какая-то девочка с атрофированной рукой, и масса других больных и страждущих.

Полицейский пристав суетился изо всех сил, чтобы установить хоть какой-нибудь порядок и предотвратить давку.

Но вот дверь распахнулась и в ней показалась уже причастившаяся монахиня. Ее по-прежнему поддерживали под руки, но она шла уже гораздо бодрее с видимым духовным подъемом.

Вечером того же дня, когда отец Иоанн, сделав визиты губернатору и еще нескольким лицам, опять заехал в подворье и вместе с другими сел за общий чайный стол, я, обернувшись назад, к великому своему удивлению увидел больную монахиню, сидящую без всякой посторонней помощи на стуле сзади отца Иоанна. Даже румянец заиграл на ее щеках. Она весело смотрела на окружающих и с жадностью прислушивалась к каждому слову, сказанному батюшкой.

Я указал на нее отцу Иоанну. Он быстро обернулся, кивнул ей головой и проговорил:

— Слава Богу, слава Богу, никто, как Бог.

На третий день нашего пребывания в Архангельске я еще больше был поражен, увидя ту же монахиню, совершенно здоровую и цветущую, явившуюся к обедне в огромный, переполненный молящимися Свято-Троицкий собор, где служил отец Иоанн. Она стояла среди толпы без всякой посторонней помощи и горячо молилась.

В день нашего приезда отец Иоанн отслужил вечерню в архангельском кафедральном Свято-Троицком соборе, построенном на месте, по преданию, указанном самим Петром Великим.

Это прекрасный величественный храм, поражающий выдержанностью и строгостью линий своего огромного, в несколько ярусов, золотого иконостаса. В верхний этаж собора ведет широкая лестница, на которой поставлены три пушки, пожалованные Петром I в 1701 г. архиепископу Афанасию со взятых в том году под Архангельском шведских фрегата и яхты. У правой от входа стены под золоченым балдахином, поддерживаемым тремя колоннами и двумя резными из дерева в человеческий рост ангелами, помещается сосновый шестиаршинный крест, сделанный собственноручно Петром Великим в память избавления от бури в Унских рогах и перенесенный сюда из Пертоминского монастыря с разрешения Императора Александра I. На кресте вырезана Петром голландская надпись: Dat Kruus maken Kartein Piter van a. Chr. 1694. История сооружения креста и его перенесения в Архангельск изложена на щитах, поддерживаемых ангелами. Около креста штандарт и палестинский флаг со струга, на котором Петр I плыл от Вологды до Архангельска.

После вечерни в соборе отец Иоанн поехал с визитом к ректору семинарии, живущему в здании, в котором когда-то учился сам батюшка.

В коридоре семинарии мы встретили одного из не уехавших на каникулы питомцев ее, который, увидя отца Иоанна, бросился к ректору, чтобы сообщить ему о неожиданном приезде почетного гостя.

Сделав визит ректору, во время которого последний передал отцу Иоанну отчет о деятельности тех учебных заведений, которые пользуются его материальной помощью, батюшка в сопровождении ректора и его семьи прошел в семинарский сад, в тот самый сад, где много лет тому назад еще юношей сидел он с книгами, готовясь к экзаменам. Тогда и деревья в саду были молоденькие, а теперь сад разросся в огромный тенистый парк.

Нетрудно себе представить то радостное чувство, с которым отец Иоанн, страстный любитель природы, смотрел на каждый уголок сада, говоривший ему о его давно минувших семинарских годах. Пройдя в самый глухой конец сада, отец Иоанн вдруг остановился перед высоким стройным и крепким деревом, ветви которого разрослись широко и нависли над дорожкой и соседними кустами. Отец Иоанн снял шляпу и, как бы здороваясь со старым товарищем, потрогал дерево руками.

— Вот мой сверстник, — сказал он, обращаясь к нам. — Здесь было мое любимое местечко в саду. Под этим деревцем я чаще всего проводил свой досуг и читал книги.

Пока мы ходили по саду, в последний стала набираться публика, которая постепенно окружила отца Иоанна и делала уже почти невозможной дальнейшую прогулку. Пришлось проститься с ректором и его семьей и направиться к выходу.

Из семинарии мы проехали в женское епархиальное училище, которое тоже пользуется попечением отца Иоанна. Здесь батюшка навестил труднобольную воспитанницу и, выпив стакан чаю у начальницы, поехал к дому местных купцов Селяниновых, где для него было приготовлено помещение.

В доме Селяниновых отец Иоанн останавливался и раньше. Это прекрасно обставленный двухэтажный каменный особняк, выходящий своим фасадом на Троицкий проспект против дома губернатора. В высшей степени симпатичная хозяйка дома оказала нам самый радушный прием.

Утром на следующий день в зале, примыкавшем к комнате отца Иоанна, в ожидании его выхода перед отъездом в Крестовую церковь собралось несколько человек из знакомых гг. Селяниновых, желавших получить благословение от батюшки. Между прочим, пропустили с улицы и какую-то постороннюю старушку.

— Ох, спасибо им, — причитала она, — пропустили! Я, батюшка, ведь из Екатеринодара сюда приехала нарочито только для того, чтобы добраться до него, — обратилась она ко мне.

— Вот видишь эту руку, — протянула она ко мне свою правую руку, шевеля пальцами, — ведь болталась три года тому назад от паралича, а он, милостивец, своею молитвою излечил. Я тогда в Кронштадт к нему ездила, и вот теперь три года здорова, да еще как работаю-то! А только вот теперь сынок-то у меня, столяр он, непутевым делом занялся: запойничать стал. Думала я, думала... скопила какую ни на есть копейку и опять к батюшке приехала. Эх, только бы допустили к нему.

Скоро вышел и батюшка, и старуха одна из первых подошла к нему.

Выслушав ее просьбу, отец Иоанн подошел с ней к углу с образами и, став на колени, помолился. Окончив молитву, он обратился к другим просителям, выслушивая каждого в отдельности.

Старуха подошла ко мне сияющая.

— Этак счастливо все вышло! Недаром, значит, приезжала, — говорила она, не сводя глаз с отца Иоанна, который стоял в конце комнаты, разговаривая с каким-то старичком.

— А знаешь что, — повернулась она опять в мою сторону, — ведь этакого случая опять не скоро дождешься, не попросить ли мне у него заодно, чтобы он помолился за моего племяша: у него иногда голова побаливает, так чтобы никогда не болела?

Я посоветовал ей не тревожить больше пустяками батюшку.

Этот случай напомнил мне эпизод из жизни покойного митрополита Киевского Платона.

Такая же старуха во время какого-то большого праздника в Киевской Лавре, после долгих усилий пробравшись в толпе к руке владыки и поцеловав ее, крикнула своей землячке, стоявшей в другом конце церкви: «Акулина, пробирайся сюда, не выпущу, пока не подойдешь!» И действительно, не выпустила руки митрополита до тех пор, пока ее землячка не подошла и не поцеловала ее.

Но вот прибыла карета архиерея, и отец Иоанн поехал служить в Крестовую церковь.

Владыка предоставил отцу Иоанну свою карету на весь день, поэтому батюшка не терпел в этот день так много от ужасной архангельской пыли, как в предшествовавший день.

Отправляясь в Архангельск, отец Иоанн не рассчитывал пробыть там более двух дней. Но тут его ждала такая масса всевозможных просьб и приглашений, что батюшка решил остаться еще на один день, пообещав в день отъезда отслужить обедню в кафедральном соборе.

Из Крестовой церкви отец Иоанн опять заехал в свое подворье, где нужно было разобрать целый ворох писем и телеграмм, полученных со всех концов России.

Перед вечером мы совершили очень интересную поездку на завод С.К. Кыркалова в так называемую Маймаксу.

Отец Иоанн с иеромонахом Георгием поехали в архиерейской карете, а я с местным приставом и С.К.Кыркаловым поместились в удобном экипаже последнего.

В приставе Андрее Ивановиче Иванове я встретил очень интересного собеседника. Переведен он в Архангельск из Москвы недавно, но, несмотря на это, прекрасно знает не только город, но и все его окрестности, а также хорошо знаком с бытом местных портовых рабочих и их отношением к иностранцам. По его словам, хуже всех относятся к русским вообще и к русским рабочим, в частности, немцы-иностранцы. Живущие в немецкой слободе потомки крупных торговых фирм, составляющие денежную аристократию иностранного населения Архангельска, держат себя замкнуто и чуждаются русского общества. Приезжающие на германских пароходах немцы-матросы почему-то особенно вызывающе держат себя по отношению к русским портовым рабочим. Бывают здесь столкновения у наших рабочих и с англичанами и с французами, но это всегда имеет другой характер.

— Перепьются, передерутся между собой наши с англичанами или французами из-за пустяков и потом в участке мирятся и протягивают друг другу руки, — рассказывал мне А.И. Иванов.

С немцами дело всегда иначе обстоит. Они и в трезвом виде почему-то стараются показать свое преимущество и высокомерие перед русскими.

Да вот недавно был у нас характерный случай: покупают русские рабочие на рынке яйца; уже сторговали весь остаток по 3 копейки за десяток и достают деньги. Вдруг стоявшие рядом германцы дают торговке по 6 копеек за десяток и объявляют, что яйца берут они. Паши, конечно, в обиду. Дескать, раньше сторговали, а потому яйца — наши.

— Мальши, русски свиня, — говорит немец и показывает нож.

Наш — в зубы, а немец его ножом. И пошла свалка. Привозят в участок опасно раненного окровавленного человека. И все из-за того, что господа немцы вообразили, что вселенная существует исключительно для них, а русские мужики лучшего обращения и не заслужили. Конечно, здесь говорится не про тех немцев, которые давно сжились с русским обществом, подружились с ним и даже говорят про себя, что они «кровавые русские».

Выехав из подворья Сурского монастыря, мы покатили по главной и почти единственной, идущей параллельно Северной Двине, улице — Троицкому проспекту. Проехав мимо собора и дома губернатора, мы обогнули очень неудачный по своему исполнению памятник Ломоносову и попали в Немецкую слободу. Что ни дом, то деревянное палаццо, окруженное цветущим садом с самыми причудливыми клумбами и фонтанами. Чистота и аккуратность во всем самая немецкая. Многие дома построены в средневековом духе: вместо первого этажа высокий фундамент с рустичной стеной и только во втором этаже окна, за которыми видны шелковые занавески и часть роскошной обстановки.

Переехав по мосту через речку Кузнечиху, мы въехали в известное в истории русского судостроения местечко Соломбалу.

При въезде в селение, налево от моста, видно обнесенное забором обширное Соловецкое подворье, двухэтажный каменный корпус которого вмещает до 1000 человек богомольцев. Далее за березовой рощей виднеется соломбальский Преображенский собор, построенный в 1760—1776 годах, называвшийся прежде Адмиралтейским, или Морским.

Проехав всю Соломбалу, мы попали в местность, называемую Майманкой, получившую свое название от омывающей ее речки Маймаксы, одного из многочисленных рукавов Северной Двины. Здесь начался район лесопильных заводов.

Мы едем по дорожке, крытой досками. Слева и справа возвышаются огромные штабеля уже обработанного леса. Немного поодаль сложены целые горы обрезков от бревен, которые зимой сжигаются, чтобы очистить здесь место, так как благодаря скоплению такой массы леса в нем никто не нуждается и потому его даже даром не берут.

На заводе С.К. Кыркалова отец Иоанн отслужил молебен, и мы той же дорогой поехали обратно.

В одном месте мы встретили богатое ландо, быстро катившее нам навстречу. Так как место было очень узкое, мы, боясь зацепиться колесами, остановились в полной уверенности, что и встречный кучер придержит своих лошадей. Но кучер продолжал ехать быстро. Между тем позади нашего экипажа сейчас же находилась широкая архиерейская карета, в которой сидел отец Иоанн и за которую легко было задеть. Ввиду этого, когда поравнялись с ландо, мы крикнули кучеру, чтобы он ехал тише.

— Но, но, но, но! — угрожающе последовал ответ густого баса.

— Вот что вы с таким фруктом поделаете, — говорил потом пристав. — Карман у него туго-туго набит, он и чувствует свою силу.

На обратном пути нам пришлось побывать в нескольких домах, где с нетерпеньем ждали приезда отца Иоанна. Почти в каждом доме пришлось видеть огромную шкуру белого медведя, разостланную на полу. Говорят, здесь во время ярмарки можно купить прекрасную шкуру белого медведя за 25 рублей.

16 июня отец Иоанн в последний раз служил обедню в кафедральном соборе, во время которой сказал глубоко прочувствованную проповедь о том, как надо воспитывать юношество в вере и охранять его от вредного влияния некоторых писателей, отрицающих все основы Православия.

После обедни отцу Иоанну пришлось побывать еще в нескольких домах, и только в пять часов пополудни, отслужив молебен в часовне Сурского подворья, батюшка, сопровождаемый почти всем городом с губернатором во главе, прибыл на исправленный уже свой пароход, и мы отчалили.

Глава XIII

Поездка в Холмогоры

Весь путь от Архангельска мы прошли в пять часов.

Сначала плыли по Северной Двине, потом свернули в довольно узкий рукав Двины — речку Курью, или Куропалку, отделяющую большой песчаный, поросший ивняком Кур-остров от Холмогор. Куропалка оказалась очень мелководной и наш пароход то и дело задевал своим днищем за песчаное дно реки.

«Обсохнуть» мы не боялись, так как здесь еще оказывают свое влияние морские приливы, и потому старались как можно ближе пробраться к Холмогорам. Но к самому городу проехать на пароходе нам так и не удалось. Пришлось остановиться верстах в трех от города у небольшого пригорка, куда были уже присланы для нас лошади от Холмогорского женского монастыря.

Отец Иоанн, встреченный несколькими монахинями, объявил им, что поедет на ночлег к своей второй сестре, вдове священника, живущей в нескольких верстах от монастыря, а к 9 часам утра приедет в монастырь служить обедню.

Мы с отцом Георгием уселись в линейку и, подхваченные парой кругленьких лошадок, помчались следом за отцом Иоанном. Вскоре мы достигли города и поехали по его пыльной довольно широкой улице мимо маленьких, большей частью одноэтажных домов, из ворот которых поспешно выбегали их обитатели и низко кланялись отцу Иоанну.

Холмогоры — небольшой уездный городок, имеет немного более тысячи жителей, расположен по берегу Куропалки. Как известно, на холмогорских лугах вскармливается известный своей молочностью и красотой рогатый скот, разведенный при Петре Великом от скрещивания местной породы с голландской.

Местность, известная в наших летописях под именем Колмогор, или Холмогор, принадлежит к одним из древнейших поселений новгородцев в Двинской земле и отождествляется некоторыми историками с упоминаемым в скандинавских сагах Гольмгардом. Город возник из нескольких бывших в этой местности селений и погостов, менявших свои названия при перенесениях их с одного места на другое, вызывавшихся сильными разливами Двины. Нынешний город расположен в версте ниже по реке от того места, где он находился в конце XVII века и где доныне стоят совершенно одиноко на лугу собор и монастырь.

Вскоре показался и величественный Спасо-Преображенский собор, стоящий на пригорке в нескольких шагах от монастырской ограды, а потому принятый нами издали за часть монастыря.

Увидев приближающегося отца Иоанна, монахини зазвонили на своей колокольне и весь монастырь высыпал к нему навстречу. Но батюшка повернул в сторону и поехал по дороге, идущей к селу, в котором живет его сестра. В монастырь поехали только мы с отцом Георгием.

Несмотря на то что было уже около одиннадцати часов вечера, в ожидании приезда отца Иоанна в монастыре никто не спал и все ворота его были открыты; поэтому, сдав свои вещи в монастырскую гостиницу, находящуюся за оградой монастыря, мы с отцом Георгием вошли в обитель, с тем чтобы представиться игумений и осмотреть монастырь.

Небольшой монастырский двор, окруженный со всех сторон постройками, в которых помещаются кельи сестер, трапезная, мастерские, кухня и пекарня, поблизости к собору заканчивается белыми каменными палатами, построенными еще в XVII столетии и предназначенными тогда для помещения архиерейского штата.

В 1744 году сюда было прислано в заточение несчастное потомство царя Ивана Алексеевича со своим отцом Антоном Ульрихом, который после скончавшейся здесь от родов жены Анны Леопольдовны провел со своими четырьмя детьми 34 года под строгим надзором. Теперь в помещении, где томились узники, находится на покое схимница монастыря. Во втором этаже палат помещается очень интересная по своему плану Успенская церковь, примыкающая к помещению схимницы. Из предметов, современных семейству Антона Ульриха, кроме нескольких потерпевших от времени портретов, хранящихся в квартире игумений, в Холмогорском монастыре ничего почти не осталось. Только каменные своды да крепко сложенные стены остались немыми свидетелями давно прошедшей тяжелой драмы.

Осмотрев церковь, мы прошли в трапезную — небольшую комнату, очень бедно обставленную, и оттуда спустились в пекарню и просфорную.

Из мастерских монастыря за поздним временем нам удалось посмотреть только иконописную. Большая светлая комната была сплошь уставлена мольбертами с начатыми и частью уже законченными работами монахинь. На длинных деревянных столах лежали рисунки, сделанные с гипсовых масок и частей тела. Я посмотрел на часы; было ровно 12 часов ночи, а мы осматривали работы без лампы и не должны были даже напрягать свое зрение, чтобы рассмотреть мелкие вещи, — до того было светло.

Переночевав в гостинице, мы поспешили в монастырскую церковь, куда со всех концов торопились монахини, так как отец Иоанн, обещавший приехать к 9 часам утра, неожиданно приехал на целый час раньше и уже читал канон. Маленькая монастырская церковь быстро наполнилась народом, пришедшим сюда из Холмогор и окрестных сел.

— Этакого стечения народа у нас и в день Святой Пасхи не бывает, — говорила мне потом казначея монастыря.

По ее словам, окрестное население, состоящее наполовину из старообрядцев, очень холодно относится к Церкви и почти не посещает монастыря. Средства обители поэтому крайне скудны и в незначительной только степени поддерживаются заходящими сюда богомольцами, идущими из России в Соловки.

Во время службы в церкви мне пришлось увидеть и двух схимниц монастыря. Они сидели, сгорбившись, на своих табуретах, опираясь руками на посохи, и замечательно гармонировали с теми тяжелыми сводами, которые нависли над их дряхлыми, скрытыми под широкими, черными с белым, плащами схим телами. Только нос и часть выдвинувшегося вперед подбородка были видны. Остальная часть лица обеих стариц закрывалась их печальным головным убором.

Окончив службу в церкви, отец Иоанн в сопровождении местного духовенства прошел пешком в находящийся всего в нескольких стах шагах от монастыря величественный Преображенский собор.

Собор построен в 1685 году первым архиепископом Холмогорским и Важским Афанасием, известным противником раскола, любимцем Петра I и его сотрудником на севере. Построенный по образу московского Успенского собора, холмогорский собор замечателен прекрасным пятиярусным иконостасом, подвешенными над алтарем хорами и прекрасным резонансом. По обеим стенам собора стоят гробницы умерших в епархии шести архиепископов и четырех епископов с портретами каждого из них над гробницей и эпитафиями, начиная с Преосвященного Афанасия, изображенного безбородым вследствие известного эпизода из его жизни, происшедшего в Москве во время бывшего там Собора в присутствии царевны Софии, когда чернец Сергий из Суздаля, известный более под именем Никиты Пустосвята, желавший вести диспут о «правой вере» непосредственно с Патриархом и раздраженный возражениями Преосвященного Афанасия, бросился на него с криком: «Что ты, нога, выше головы становишься!» — и вырвал ему бороду.

В алтаре собора местный священник показал нам целую коллекцию драгоценнейших памятников седой старины, состоящих из церковной утвари, воздухов, митр, Евангелий и крестов времен Иоанна Грозного и других эпох. Отец Иоанн подробно осматривал каждый отдельный предмет и выслушивал объяснения, даваемые настоятелем собора.

Когда мы вышли из собора, пошел дождик, и тут батюшка поразил всех своей удивительной бодростью.

— Ну, братия, нужно убегать от дождя, а то промочит, — проговорил он, обернувшись к сопровождающим нас, и, подобрав поудобнее рясу, довольно скоро пробежал все расстояние от собора до монастыря. Бывшие с ним старики священники, несмотря на то что многие из них были гораздо моложе отца Иоанна, конечно, далеко отстали от него.

Отобедав у игумений, мы простились с обителью и возвратились на пароход.

По ту сторону Куропалки раскинулся на много верст усеянный деревнями песчаный Кур-остров, древнее чудское поселение и родина М.В.Ломоносова.

За кустами ивняка на холме виднеется довольно редкий ельник, остаток таинственного дремучего леса, в котором, по сказанию исландского летописца Стурлезона, стояло капище чудского идола Иомалы, богато украшенного драгоценными камнями, державшего на коленях чашу, полную золотых монет, и такой величины, что если бы ее наполнить водой, то четверо могли из нее досыта напиться. На Кур-острове в то время происходила известная меховая ярмарка. Пришедшие на эту ярмарку норвежцы ограбили ночью идола и, чтобы снять с него ожерелье, разрубили его. Проснувшись, стража подняла тревогу, и чудь погналась за норвежцами, но те, как более искусные в ратном деле, одолели чудь при местности, носящей до сих пор название Побоища и расположенной ниже по Двине.

В стороне от дороги, ведущей в Ломоносовскую (прежде Вожкоринскую) волость, стоит небольшая часовня, существующая с 1659 г. Она поставлена, по преданию, на месте погребения трех чудских князей. В деревне Ломоносовке, прежней Денисовке (она же Болото), в небольшом садике стоит основанное в 1868 г. и построенное на том месте, где стоял дом отца Ломоносова Василия Дорофеева, училище Ломоносовское, одноэтажное здание в 10 окон с небольшой библиотекой, классом резьбы по кости и помещением для учительницы. Это училище — единственное воспоминание о Ломоносове. Никаких других памятников, воспоминаний или преданий уже ныне не существует о нашем знаменитом ученом и поэте на его родине.

Около 3 часов дня мы опять вышли в Северную Двину и пошли против течения уже обратно на юг.

Теперь путь наш лежал на Волгу по той же Северной Двине и Сухоне, причем предстояла остановка в Вологде.

Плыли мы теперь медленно против течения и притом ежедневно останавливались для служения обедни в тех селениях, к которым подъезжали около 8—9 часов утра. Таким образом, весь путь от Холмогор до Вологды мы совершили в пять дней.

В эти дни мне пришлось быть свидетелем двух сцен, которые навсегда останутся в моей памяти.

Мне много приходилось слышать о событиях, происходивших по молитве отца Иоанна. Видел я также и людей, которые на себе испытали действие молитвы отца Иоанна и излечились от той или другой болезни. Сам же я, если не считать того поразительно быстрого выздоровления монахини, которое произошло в Сурском подворье в Архангельске после молитвы батюшки, раньше ничего не видел. И вот теперь на моих глазах произошли два случая, о которых предоставлю судить читателю. Сам я передаю только то, что видел, без всяких прикрас, причем точно называю места, в которых произошли описываемые факты, дабы дать возможность желающим проверить описываемое у местных жителей.

Еще 18 июня вечером, когда мы проходили мимо села Троицкого, находящегося на границе Архангельской и Вологодской губерний, мы заметили далеко на горизонте облака белого дыма. Чем дальше мы подвигались вверх по течению, тем дым становился гуще. Наконец вскоре мы совсем были окутаны пеленой ароматного дыма и наслаждались его запахом. Горели леса в окрестностях, тундра и можжевельник.

Утром 19 июня мы остановились у селения Ягрыши, в 120 верстах от Котласа. Крестьяне не сразу пришли к церкви, в которую уже вошел отец Иоанн, так как большинство находилось за околицей. Все со страхом ожидали приближающегося пожара, который медленно, но верно, делал свою страшную работу, подбираясь все ближе и ближе из тундры к селам, разбросанным на берегу Двины. Однако весть о неожиданном приезде отца Иоанна быстро облетела всех, и вскоре ягрышская церковь переполнилась крестьянами нескольких сел. Все просили отца Иоанна помолиться о ниспослании дождя, которого не было в этой местности уже три месяца.

И отец Иоанн помолился.

Желая снять фотографии, я вышел из церкви раньше окончания службы и занялся установкой аппарата на палубе нашего парохода «Св. Николай Чудотворец». Пока я возился с аппаратами, с юга стали надвигаться тучи и на раскаленную землю пала тень. Когда же кончилась обедня и отец Иоанн, сопровождаемый огромной толпой народа, выйдя из церкви, направился к пароходу, стал накрапывать дождик.

Все с радостью смотрели на покрытый темными тучами горизонт и набожно крестили свои обнаженные головы.

Когда батюшка вошел на палубу и команда парохода стала отдавать якорь, весь берег был покрыт огромной толпой народа. Многие принуждены были войти в воду, чтобы ближе видеть батюшку, и не отрывали своих восторженных взоров от отца Иоанна.

Наконец из толпы вышел почтенный седой старик и, земно поклонившись отцу Иоанну, сказал следующее: «Ваше высокоблагословение! Три месяца у нас не было ни росинки, засуха истощила нашу землю, наши поля; пожар окружил наши селенья со всех сторон и угрожал нашим жилищам, и вот вы, по просьбе нашей, помолились за нас, и Господь послал нам дождь. Прими же нашу благодарность, ваше высокопреподобие».

При последних словах весь народ, как один человек, пал на колени. Многие плакали.

— Никто как Бог, никто как Бог, — повторял батюшка, ласково кивая всем головою.

Когда пароход отчалил от берега, несколько человек запели псалмы, народ подхватил, и голоса мощного хора тысячной толпы долго еще летели вслед за нашим удаляющимся пароходом. Только страшный ливень, забарабанивший по крыше нашего парохода, заглушил, наконец, голос толпы, не хотевшей и под дождем расходиться.

С именем отца Иоанна связано много случаев, где дело касалось не исцеления больных, а вещей, ничего общего с нервной системой и психикой человека не имеющих.

Два таких случая произошло во время нашего путешествия у меня на глазах. Один из них я только что рассказал, назвав точно место, где он произошел. Где и с кем произошел второй случай, я не называю, так как не считаю себя вправе предавать гласности имена лиц, в семье которых происходит горе, тем более, что здесь интересен самый факт, а не имена причастных к нему лиц.

В одной купеческой семье, ведущей издавна крупную оптовую торговлю, вследствие несчастной страсти к вину главы ее пошатнулись дела. Подошли сроки векселям, а уплатить по ним семья не могла, так как в то время весь капитал был в обороте, а наличного не хватало. Дня через три после нашего приезда в город, где живет названная семья, предстояла опись имущества и всей роскошной обстановки, принадлежащей ей. Семья была в страшном горе. Пригласили отца Иоанна, который и отслужил молебен.

На другой день перед нашим отъездом в дальнейший путь подходит ко мне один из местных жителей, с которым я накануне познакомился, и говорит:

— А вы знаете, какое счастье принес семье N.N. отец Иоанн?

— В чем дело? — спрашиваю.

— Да как же: вскоре после его отъезда явились к ним какие-то купцы и закупили товара на шесть тысяч рублей. Теперь им есть возможность избавиться от описи имущества.

Таких случаев в жизни отца Иоанна происходило и происходит масса.

Около 12 часов ночи 19 июня мы прошли мимо Котласа и поплыли вверх по течению Сухоны.

Ночь стала заметно темнее, тем более что небо заволокли тучи, из которых от времени до времени перепадал дождик.

К 8 часам 20 июня мы подъехали к Великому Устюгу. На этот раз батюшка служил обедню в соборе св. Прокопия Праведного.

Когда отец Иоанн собирался возвратиться на пароход, к нему обратились с просьбой посетить одного больного юношу, который был ушиблен лошадью и теперь лежал дома, не имея возможности двигаться. По словам просивших его навестить, доктора отказались его лечить, так как у больного образовалось нечто вроде гангрены.

Когда приехал к больному отец Иоанн, он сказал ему:

— Если можешь с верой помолиться, то молись и надейся, и Господь услышит тебя и поможет.

— Верю, батюшка, всем сердцем верю, помолитесь обо мне, — ответил ему юноша.

Отец Иоанн начал молиться. Когда после окончания молитвы отец Иоанн, простившись с семьей, направился к выходу, больной сам поднялся со своего места, отбросил костыли в сторону и, пошатываясь, пошел провожать к выходу отца Иоанна.

— Смотри, мама, — проговорил он, — я без костылей уже могу держаться.

Такая быстрая метаморфоза заинтересовала даже самого отца Иоанна, и он сказал больному, чтобы тот, когда выздоровеет совсем, написал бы ему о себе письмо.

Глава XIV

От Устюга до Вологды. — Пребывание в Вологде. — Опять на Кубенском озере. — Шексна.

От Устюга до Вологды мы проплыли расстояние в три дня, причем ежедневно останавливались служить обедни в встречавшихся на нашем пути селениях.

Везде, как и раньше, стекался со всех сторон народ и осаждал батюшку всевозможными просьбами, причем к чести обращавшихся к нему нужно сказать, что все эти просьбы были больше об удовлетворении нравственной, духовной потребности, чем о материальной помощи.

В одном месте во время нашей остановки у небольшого поселка, где мы брали дрова, вместе с другими крестьянами вошла к нам на пароход женщина, неся на своей спине какое-то странное существо, плотно прижимавшееся к ней. Обезьянка — не обезьянка, но и на человека походит мало. Сгорбившееся туловище на длинных ногах и с такими же длинными и тонкими руками плотно прижималось к спине матери. Большая продолговатая голова с впалыми щеками свесилась вперед и, казалось, готова была оторваться от тонкой, с огромным кадыком, шеи. Оказалось, что этому странному существу 19 лет.

Мать опустила его на палубу парохода у ног отца Иоанна.

— Помолись, родимый, о нем. Давно он к тебе просится. Так ничего не понимает, потому убогий он, а к тебе вот давно все просится, — обратилась она к батюшке.

Маленькое убогое существо подняло свои безумные глаза кверху и улыбнулось отцу Иоанну.

Батюшка взял в руки его голову и начал гладить и ласкать его.

— С испугу это с ним приключилось, — пояснила нам мать. — Еще мальчиком, по пятому годку, испугали его на пожаре. С тех пор вот и захирел и поглупел.

После благословения отца Иоанна маленькое существо заметно оживилось. Оно радовалось. Радовалось, смутно понимая, что его приласкал тот самый, всегда и со всеми добрый кронштадтский батюшка, отец Иван, о котором в его селе и в его семье с детства так часто упоминали.

Когда наш пароход отчалил от берега, за толпой баб, вошедших по колена в воду, я увидел сидящего на берегу Степушку — так звали испуганного мальчика — совсем веселого. Он подбрасывал кверху камешки и радовался, как радуются маленькие дети. Бабы окружили его и с любопытством смотрели то на него, то на наш удаляющийся пароход. Очевидно, со Степушкой произошло нечто такое, чего обыкновенно с ним не бывает.

21 июня утром отец Иоанн служил обедню во встретившемся нам большом селении Брусницы. Это село оставило в моей памяти сильное впечатление по двум причинам: во-первых, оно очень красиво раскинулось по гористому берегу Сухоны и своими массивными причудливыми избами и чисто русским простым населением, не тронутым еще городской культурой, представляет собой один из тех уголков коренной Руси, которые все реже и реже встречаются на больших судоходных реках; а во-вторых, я здесь чуть-чуть не наступил на покойника.

Странный обычай здесь существует при отпевании покойников. Во время обедни их ставят не посредине церкви, как это принято у нас, а на полу у боковой стены при входе в храм.

Когда я вошел в церковь, где служил уже отец Иоанн, густая толпа молящихся плотной массой наполняла храм. Яблоку, как говорится, упасть было некуда. Кое-как протискался я к боковой стене и потихоньку пробирался вперед, с любопытством всматриваясь в старую почерневшую живопись на стенах.

Вдруг нога моя ощутила что-то твердое. Думая, что это попалась ступенька перед образом, я уже занес ногу, чтобы стать на нее, но, взглянув вниз, с ужасом отшатнулся назад. У моих ног, параллельно стене, стоял низенький деревянный гроб с покойником. Не посмотри я на пол — и моя нога была бы в гробу.

На следующее утро мы были уже в пятидесяти верстах от села Шуйского и служили обедню в селе Иколицах. Здесь народ уже совершенно другого характера, чем в Брусницах. Исчезли сарафаны, и их заменили уродливые кофты городского фасона.

Берега Сухоны стали заметно ниже и однообразнее.

Вечером мы вошли в реку Вологду, узкой лентой прорезывающую заливные поля и луга. Все видимое пространство весной покрывается водой, и тогда русло реки Вологды можно узнать только по высоким столбам, вкопанным на ее берегу.

Спустилась ночь и стало совершенно темно.

Навстречу нам поминутно попадаются буксирные пароходы с баржами, и мы с трудом лавируем среди них.

В полночь мы пристали к берегу в нескольких верстах от города Вологды.

Мимо нас прошел совершающий рейсы между Вологдой и Архангельском огромный трехэтажный пароход Северного общества «Преподобный Савватий». Точно огромный дом с массой освещенных электричеством окон, в которых были видны десятки человеческих голов, быстро пронесся мимо нас, оставив в воздухе след из миллиарда вылетевших из трубы искр.

Около 8 часов утра мы подошли к г. Вологде, и отец Иоанн сейчас же поехал в Спасоградский собор, где и отслужил обедню.

Сделав затем нужные визиты в городе, отец Иоанн проехал в усадьбу городского головы Н.А. Волкова, отстоящую в трех верстах от Вологды.

Старинный помещичий дом г. Волкова окружен огромным садом с длинными тенистыми аллеями. Когда мы подъезжали к усадьбе, в сад уже проникло человек сорок самой разнообразной публики; потом это количество возросло человек до трехсот. Все время до обеда, который был назначен в 2 часа дня, отец Иоанн гулял по саду, беседуя с подходившими к нему под благословение, лаская детишек и осматривая все интересные уголки сада.

Вскоре приехали вологодский архиерей, губернатор и вице-губернатор.

Обед был сервирован на открытой веранде, выходившей в сад.

Этим обстоятельством воспользовалась публика, наводнившая сад и не желавшая расставаться с отцом Иоанном, и окружила нашу веранду со всех сторон. Мы очутились как бы на сцене театра «при полном сборе» и потому чувствовали себя не совсем ловко. Но что было делать с людьми, не хотевшими оторвать глаз от обожаемого пастыря?

В конце обеда отец Иоанн сошел на нижнюю ступеньку крыльца и вся толпа в строгом порядке прошла по очереди мимо него, получая благословение.

Из опасения, что при проводах отца Иоанна у той пристани, где стоял наш пароход, может произойти давка, батюшке предложили сесть на другой пристани на путейский пароход, на котором представители города с губернатором во главе выразили свое желание проводить батюшку до выхода нашего парохода из р. Вологды в Сухону.

Таким образом, собравшаяся на набережной публика неожиданно для себя увидела отца Иоанна, появившегося на путейском пароходе, проходившем мимо пристани.

За путейским пароходом тронулся и наш «Св. Николай Чудотворец» и в таком порядке шел до того места, где отец Иоанн, простившись с провожающими, перешел по трапу на его палубу.

Вечером мы прошли первый шлюз и вскоре затем вышли в Кубенское озеро.

Тяжелые свинцовые тучи нависли над озером. Порывистый ветер с силой дует нам навстречу и гонит волну за волной. Нас стало покачивать. На Кубенском озере нас порядком-таки покачало.

Мои спутники рассказывали, что на этом озере в одну из своих поездок на родину отец Иоанн чуть было не сделался жертвой стихии, рискнув переплыть бурное озеро на маленьком лопаревском пароходике «Шестовец», который несколько раз уже был готов нырнуть в водную пучину вместе со своими пассажирами, но каким-то чудом спасся.

Утром 24 июня, выйдя из озера в канал, мы прошли четыре шлюза и остановились у Благовещенского прихода, где отец Иоанн отслужил обедню.

Огромный каменный храм, масса лавок, несколько постоялых дворов — все свидетельствует о зажиточности местного населения, занимающегося, главным образом, торговлей.

Отслужив обедню, мы сейчас же тронулись в путь.

Опять от шлюза до шлюза за нами бежали толпы народа. Бежали бабы, старики и дети, бежали по несколько верст, спотыкаясь и падая от изнеможения.

Вскоре мы вошли в узкий канал герцога Вюртембергского и, пройдя около пяти шлюзов, повернули в Шексну. Здесь нам пришлось пройти еще два огромных каменных шлюза, сооруженных на самой Шексне.

На гранитных набережных по обе стороны шлюзов при приближении нашего парохода собиралась масса публики. Но это был уже не народ, тот народ, который встречал и провожал нас на каналах, а именно публика. Много дам и барышень, учащаяся молодежь, чиновники и купцы. Большинство — местные дачники. Держат себя все чинно, почтительно кланяясь и подходя за благословением к отцу Иоанну.

Глава XV

Шексна и Волга. — Остановка в Рыбинске. — Имение Ваулово.

И вдруг среди тишины раздаются истерические вопли. К пароходу подводят молодую женщину, поддерживаемую старухой и шлюзным сторожем.

— Батюшка, дорогой, помоги ты ей! — кричит старуха.

— В чем дело, бабка? — спрашивает отец Иоанн и подходит к краю палубы, чтобы ближе видеть плачущую.

— Батюшка, горе со мной случилося, — сквозь слезы рассказывает молодая, на вид не старше 18-ти лет, женщина, — года с мужем не прожила, а он в нетрезвом виде на себя руки и наложил. Вот теперь одна с ребенком и осталась. И не знаю, можно ли за него молиться, можно ли поминание за грешную душу в церковь подавать.

Отец Иоанн сказал ей, что молиться за грешную душу и можно и нужно и что он и сам за нее помолится, а поминать в церкви не следует.

Взяв нового лоцмана, мы вышли из шлюза и довольно быстро поплыли вниз по течению.

После пустых северных рек, где только изредка среди дремучих лесов показывалось какое-нибудь селение, Шексна кажется очень оживленной и населенной. То и дело на берегах ее показываются хорошенькие дачи, густонаселенные села и высокие заводские трубы. Навстречу нам тянутся бесконечные караваны барж, буксируемые огромными пароходами.

В одном месте несколько караванов, каждый барок в 5—6, совсем запрудили и без того неширокую реку, и нам пришлось причалить к берегу и ждать, когда очистится фарватер.

Мимо Череповца мы прошли ночью и остановились здесь на несколько минут в надежде, что нас встретят монахини Леушинского монастыря и передадут нам письма из Петербурга. Но так как мы плыли не по расписанию, то монахини нас ночью не ждали, и потому нам пришлось продолжать путь, не получив интересовавшей нас почты.

Ночь наступила уже совершенно темная, и потому команда нашего парохода зорко следила за сигнальными фонарями, указывающими фарватер.

Утром 25 июня нас догнал большой пассажирский пароход, и с его мостика нам крикнули в рупор, чтобы мы остановились, так как к нам должны пересесть монахини Леушинского монастыря. Оказалось, что после нашего отъезда из Череповца с пристани сейчас же дали знать о нас в монастырь, и монахини с игуменией во главе, не теряя времени, вобрались и пустились за нами в погоню.

Когда с парохода на пароход был переброшен трап, к нам перешла игумения матушка Таисия и с ней две монахини.

Еще раньше как-то в разговоре отец Иоанн говорил мне, что леушинская игумения очень умная и образованная женщина, окончившая Екатерининский институт. Будучи внучкой великого Пушкина, мать Таисия унаследовала от своего деда любовь к поэзии и сама написала много стихотворений, изданных в отдельной книжке и печатавшихся в некоторых периодических изданиях.

Прибытие игумений Таисии внесло на наш пароход большое оживление. Многие получили давно ожидаемые вести от своих близких и радовались тому, что дома все благополучно, все здоровы.

Мать Таисия сообщала отцу Иоанну о делах своего монастыря, которыми батюшка всегда очень интересовался.

Теперь же в Леушинском монастыре ждали с нетерпением приезда отца Иоанна около 300 слушательниц педагогических курсов, находящихся при монастыре. Будущие учительницы перед вступлением в трудную жизнь хотели получить благословение батюшки.

Около двух часов дня мы остановились в одном месте у постоялого двора, чтобы погрузить дрова. Находившийся здесь народ так обрадовался отцу Иоанну, что команде нашего парохода совсем не пришлось носить дрова. Дрова быстро были перенесены с берега на пароход сотней добровольцев. Носили крестьяне, бабы, старики и подростки, мальчики и девочки. В довершение всего хозяйка постоялого двора и владелица дров наотрез отказалась взять за дрова деньги.

— Помилуйте, этакое счастье на мою голову свалилось, — говорила она, — а я вдруг деньги с дорогого батюшки возьму.

Перед вечером, когда до слияния Шексны с Волгой оставалось не более двадцати верст, мы увидели у левого берега реки полузатопленную груженную хлебом баржу. Несколько человек, находившихся на барже, махали нам шапками и что-то кричали.

Увидя бедствующих, отец Иоанн распорядился остановиться.

Вскоре с баржи подплыла к нам лодка и в ней три человека, как оказалось потом — купчик-владелец затопленного товара, его приказчик и агент того страхового общества, в котором был застрахован товар. Все трое были весьма навеселе, а потому сразу и не сообразили, на чей пароход их приняли и что за священник стоял перед ними на палубе. Особенно был весел агент страхового общества. Взобравшись на палубу, он крикнул привезшему в лодке всю компанию рабочему:

— Там под лавкой корзинка с пивом есть, так ты тащи ее во второй класс, мы ее там прикончим! — и, достав из кармана портсигар, собирался уже закурить.

Кто-то из присутствующих заметил ему, что на пароходе никто не курит, так как батюшка не любит табачного дыма.

— Позвольте, при чем тут батюшка, — запротестовал было он...

Но тут глаза его устремились на отца Иоанна, ласково смотревшего на него, и он, очевидно, сообразив, что за батюшка стоит перед ним, чуть было не выронил свой портсигар.

— Да неужели, да не может же этого быть! — залепетали его уста. — Батюшка, дорогой, простите нас ради Христа, а мы-то думали, что на обыкновенный пароход попали. Экое счастье ведь! Видел не раз вас, да все издалека; за народом пробраться к вам не мог.

Он и его два спутника долго не могли прийти в себя. И радовались они, что так неожиданно увидели отца Иоанна, и совестно им в то же время было, что попали на пароход батюшки в таком некрасивом виде.

Им предложили чай и проводили в отдельную каюту.

— Это вы с горя, вероятно, так? — не удержался я от вопроса.

— Какое там — с горя! С радости, а не с горя, — смеется все тот же развеселый агент.

— Какая же радость в том, что погибло столько товара, ведь это же убыток хозяину, — удивился я.

— Слышишь, это убыток для тебя, — обратился он с ядовитой улыбкой к владельцу хлеба и звонко расхохотался.

Из дальнейшего разговора я понял, что хозяин товара не только не опечален гибелью его, а наоборот, очень даже доволен таким обстоятельством.

— Когда бы там еще прибыла баржа с хлебом в Питер, да когда бы еще покупатель на хлеб нашелся, — пояснил мне агент, — а тут дело готово: ступай да и получай страховую премию.

Вскоре вся компания, устроившись среди сундуков и чемоданов, уснула крепким пьяным сном, а когда пароход пришел в Рыбинск и их разбудили, они как-то незаметно исчезли с парохода, очевидно, конфузясь за прошлое.

В 8 часов вечера мы вошли в Волгу и остановились у Рыбинска.

Целый лес мачт и пароходных труб. Целый плавучий город на реке. Деревянные и брезентовые крыши покрывают миллионы пудов хлеба, привезенного сюда в огромных баржах, плотной массой закрывших всю реку. Река скрылась под прибывшими с низовьев матушки Волги караванами. Только узкий проход оставлен для судоходства. Подойти поэтому к одной из пристаней Рыбинска было очень трудно.

Мы причалили к пристани казенного спасательного парохода «Охрана» и, чтобы попасть на берег, должны были пройти через широкую палубу «Охраны», матросы которой помогли сдержать напор толпы, когда отец Иоанн садился в поданный ему экипаж.

Пароход «Охрана» вполне оправдывает свое название. Стоя среди огромных караванов, «Охрана» каждую минуту готова прийти на помощь терпящему аварию судну. На «Охране» несколько самостоятельных машин и для тушения пожара и для водоотлива.

Ночевал отец Иоанн в доме местного крупного хлеботорговца г. Клементьева.

Дом г. Клементьева своим фасадом выходит на набережную, и потому мы долго, перед тем как идти спать, любовались чудной панорамой Волги, по которой сновали взад и вперед десятки различных пароходов, освещенных разноцветными огоньками.

Утром отец Иоанн отслужил обедню в прекрасном кафедральном соборе и затем отправился делать визиты в городе.

Пользуясь свободным временем, я отправился осматривать новую церковь при Баскаковском приюте. О церкви этой в городе все говорили, так как шел горячий спор о том, можно ли ее открыть для молящихся или нельзя. Дело в том, что, выстроенная в новом стиле по утвержденному и одобренному московскими профессорами проекту учеников Строгановского училища, она не нравилась некоторым местным критикам, и потому стояла закрытой.

На меня церковь произвела самое приятное впечатление. Я не могу себе представить более удачного сочетания нового стиля с древневизантийским. Все горе в том, что местные критики не все поняли. Оксидированное серебро дарохранительницы они нашли очень похожим на плесень, и это им не нравится. Нужно, видите ли, чтобы все блестело, как только что вычищенный самовар. А этого-то здесь и нет. Наоборот, во всем видно старание передать впечатление родной русской старинушки, что блестяще и выполнено строителями. По-моему, в новом храме Бас-каковского приюта город Рыбинск приобрел новую достопримечательность, и будет очень жаль, если «по щучьему веленью» его начнут «исправлять».

Отобедав в гостеприимной семье гг. Клементьевых, отец Иоанн простился с хозяевами, навестил еще несколько семей в городе и прибыл на пароход.

В три часа дня мы уже отчалили от пристани «Охраны» и, кое-как пробравшись между караванами судов на середину реки, поплыли вниз по Волге.

Отец Иоанн ехал теперь осматривать одно имение в Борисоглебском уезде, подаренное Иоанновскому Петербургскому монастырю сенатором Мордвиновым.

Около 6 часов вечера мы уже подъезжали к Романову-Борисоглебску, на набережной которого в ожидании отца Иоанна собралась большая толпа народа.

Кое-как пробравшись среди человеческих тел к приготовленным для нас экипажам, мы уселись и поехали сначала по круто спускающемуся к Волге берегу мимо старых полуразрушенных лачуг и одноэтажных деревянных домиков, потом поднялись на гору, проехали мимо красивого древнего собора, в котором несколько лет тому назад произошла знаменитая катастрофа с богомольцами, и затем выехали на дорогу, ведущую в Ваулово, — имение, принадлежащее теперь Иоанновскому монастырю.

Дорога идет по гористой, в высшей степени живописной местности. Тенистые рощи сменяются богатыми нивами. Целое желтое море созревшего хлеба колышется с левой и с правой сторон черной дороги. Высокие ветряные мельницы с полуободранными недавней бурей крыльями стоят на пригорках. За ними виднеются богатые избы зажиточных крестьян. Не избы, а хорошенькие дачки с узорчатыми окнами и крылечками и нередко с железной крышей. Да и неудивительно, потому что хозяева большей частью занимаются торговлей в Петербурге или Москве. Только семьи их живут здесь.

Но вот среди зеленой рощи показались две белые старинные церкви, такая же белая колокольня и большой барский дом. Это и есть Ваулово, бывшая собственность сенатора Мордвинова.

— Хорошее имение, хорошо будет здесь монахиням, — заговорил с нами ямщик. — Вот и колокольня эта замечательная, — продолжал он, — так в ней колокола подобраны, что «Коль славен» играть можно. И звонарь такой есть, что играет. Вероятно, его при колокольне и оставят. Да и батюшку здешнего, отца Павла, тоже, наверное, оставят, потому что священник редкостный. Не священник, а отец родной! Тридцать шесть лет уже здесь служит. Да как служит-то! И певчих здесь нет, а из других приходов народ к нему идет, потому служит с душой... Постник он и праведной жизни человек, — закончил наш ямщик, когда мы уже въезжали на широкий двор усадьбы, где мы были встречены хозяином дома с чисто русским радушием и гостеприимством.