VII.

Враги о. Иоанна

СЯ жизнь Кронштадтского пастыря была так необычна, так поражала чем-то особенным, что многие не сразу поняли о. Иоанна, не разглядели, что жизнь его — сплошной подвиг и крестоношение, и стали осуждать его. Его называли юродивым, над ним смеялись, его поносили, на него клеветали. Укоры и упрёки встречали его первое время даже дома, где молодая жена его роптала и жаловалась на отсутствие всякой семейной жизни.

       — И без нас много счастливых семей,— говорил ей не раз о. Иоанн,— а мы уж посвятим себя на служение Богу.

       Враги у о. Иоанна были двух родов: его личные враги и завистники, забрасывавшие грязью и клеветой его самого, и враги, так сказать, идейные, посягавшие на то, чему он служил и что проповедовал. К первым о. Иоанн относился спокойно и с великим смирением склонял голову, на которую лились потоки злословия. Перед этими врагами он никогда не оправдывался, никогда им не противоречил, а наоборот, прощал и молился за них.

       Следующий случай ярко свидетельствует о силе этой всепрощающей любви:

       Кронштадтский полицмейстер П. относился крайне неприязненно к о. Иоанну и причинял ему многие огорчения. Впоследствии этот П. был предан суду за лихоимство и взяточничество, и вот, о. Иоанна вызывают в суд, в качестве свидетеля против П. Очевидно, надеялись, что о. Иоанн, часто терпевший обиды от подсудимого, даст о нём неблагоприятный отзыв.

       Но, видно, судьи плохо знали о. Иоанна. За свои обиды, повторяем, он не только никогда не мстил, но и не помнил даже об этих обидах. В день суда зал присутствия до последней крайности был переполнен публикой. Подсудимый и его защитники волновались, так как свидетельство о. Иоанна было крайне важно и значительно.

       Начался допрос — и присутствующие ушам своим не верят: о. Иоанн стал говорить только о хороших поступках полицмейстера, известных ему.

       Вне себя от изумления и разочарования, прокурор напомнил о. Иоанну:

       — Свидетель, вы должны на суде говорить всю правду, не скрывая.

       И вдруг, глаза о. Иоанна засверкали тем огнём, который заставлял многих дрожать. Перебивая речь прокурора, он произнёс твёрдым и решительным голосом:

       — Я говорю по священству!

       Все, бывшие в зале, затаили дыхание. Прокурор тотчас же отказался от допроса, защитники тоже, и о. Иоанн уехал из здания суда.

       Если о. Иоанн и страдал иногда от нападений своих личных врагов, то только в том случае, когда боялся за дело веры. Так, когда его однажды обвинили в неправославии, придравшись к типографской опечатке в его брошюре ¹ — он смутился и счёл нужным оправдаться. Он сделал это, опасаясь, как бы из-за недоразумения не произвести соблазн в своей пастве.

       «Ине мне умрети,— писал он,— нежели кто похвалу мою упразднит (т. е. подорвёт репутацию православного священника). Хотят смутить народ православный, лишить меня доверия России. Это не по Христову учению, это по прелести, а не по Христу. Верой я дорожу более всего на свете, а на неё нападают. Я худ нравственно, но я православный. Троице пребожественная! Ты ведаешь моё личное, неповреждённое православие... Молю Тебя, рассей недоумение и отврати поношение неправильное».

       Но зато враги второго рода встречали в о. Иоанне мужественный отпор, и он нападал на них сам, нападал убеждённо, грозно и стремительно. К таким его идейным врагам принадлежал Толстой, революционеры-освободители и иоанниты, чрезвычайно вредная секта, проповедующая о. Иоанна Спасителем Христом.

       — Дьявол говорит твоими устами! — грозно восклицал батюшка, обличая какого-нибудь иоаннита.— Не богохульствуй, прокляну!

       Большинство иоаннитов — это люди слабые, несчастные, экзальтированные. Их угнетает зло, неправда, царствующая в мире, они ищут правды, и вот она представляется им в лице необыкновенного человека, в лице о. Иоанна. Они не хотят верить тому, что он простой человек, он для них — Бог, сам Иисус Христос, снова пришедший в мир «грешныя спасти».

       Иоанниты этого рода, несмотря на весь вред, причиняемый их учением — всё-таки достойны сожаления, это люди скорее несчастные, заблудшие, но ещё способные вернуться на настоящий путь.

       Гораздо более опасны иоанниты из стаи так называемых «чёрных воронов». Они действительно, как чёрные вороны, засели вокруг белого, чистого имени о. Иоанна и, воздавая божеские почести кронштадтскому пастырю, называя его Христом — торгуют, если можно так сказать, именем о. Иоанна, собирают с доверчивых людей деньги и обделывают таким образом свои дела. С этими-то иоаннитами в особенности горячо боролся о. Иоанн. Он собеседовал с ними, увещевал их, грозил и, наконец, проклял, предал анафеме.

       С ещё большей силой нападал о. Иоанн на лжеучения Толстого, этого извратителя Евангельских истин и надругателя над Христом Спасителем. Один современный писатель, противополагая о. Иоанна и Толстого, назвал их двумя великанами.

       Именно так: два великана! Один великан добра и правды, другой — зла и лжи. Одного дал народ из своей среды, вынес его на своих плечах и прославил, как воплощение всего святого, всего чистого и великого, скрытого в душе народа русского. Другой — это исчадие интеллигенции, той её части, которая отрицает Бога, хулит Его имя, которая прославила своего идола за то, что он бросил грязью в св. Церковь.

       Вот против этого-то пророка зла и выступил грозно и резко о. Иоанн, сердце которого не могло не болеть при виде пагубного влияния Толстого на молодёжь. Он писал брошюры, обличающие учение Толстого, громил его в своих проповедях и в Кронштадте, и во время путешествия на родину и по Волге.

       Когда однажды кто-то спросил о. Иоанна, почему он так резко нападает на Толстого, он с горестью воскликнул:

       — Как же, дорогой мой, ведь это моя обязанность как пастыря, у которого расхищают его овец. Вот ты посмотри, какую он брошюрку выпустил... Ведь это один ужас! Я буду отвечать за неё перед Богом.

       Иначе о. Иоанн и не мог говорить и поступать. Так говорил «пастырь» — ревниво стерегущий своё стадо и оберегающий его от волков. На эту брошюру Толстого о. Иоанн написал подробное опровержение в сильных, резких выражениях. Приводим несколько выдержек из неё, ясно показывающих взгляд о. Иоанна на яснополянского «великана».

       «Русские люди!— начинает батюшка.— Хочу я вам показать безбожную личность Льва Толстого, по последнему его сочинению «Обращение к духовенству». Не удивляйтесь моему намерению: странно было бы, если бы я, прочитав это сочинение, не захотел сказать своего слова в защиту веры христианской, которую он так злобно, несправедливо поносит. В настоящее время необходимо сказать это слово и представить наглядно эту безбожную личность, потому что весьма многие не знают ужасного богохульства Толстого, а знают его лишь как талантливого писателя.

       Толстой извратил свою нравственную личность до уродливости, до омерзения. Я не преувеличиваю, у меня в руках его сочинение, и вот его содержание».

       Затем, передав вкратце кощунственные выходки Толстого против Церкви и священнослужителей, о. Иоанн шаг за шагом опровергает всё, что говорит Толстой, и глубоко возмущается уверением последнего, что русское правительство пытками принуждает к принятию христианской веры.

       «Поднялась же рука Толстого,— восклицает он,— написать такую гнусную клевету на Россию, на её правительство! Да если бы это была правда, тогда Лев Толстой давно был бы казнён или повешен за своё безбожие, за хулу на Бога, на Церковь, за свои писания, за соблазн десятков тысяч русского юношества, за десятки тысяч духоборов, им совращённых, загубленных. Между тем, Толстой живёт барином в своей Ясной Поляне и гуляет на свободе. О, если бы он верил слову Спасителя, Который говорит в Евангелии: «Кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше бы было, если бы ему повесили мельничный жернов на шею и потопили в глубине морской».

       Всё сочинение Толстого «Обращение к духовенству» наполнено самою бесстыдною ложью, к какой способен человек, порвавший связь с правдой и истиной. Автор задался целью совратить всех с пути истины, отвести от веры в Бога и от церкви... На все отдельные мысли Толстого отвечать не стоит — так они ярко нелепы, богохульны и нетерпимы для христианского уха, так они противоречивы и сами бьют себя — окончательно убили душу самого Льва Толстого и сделали для него совершенно невозможным обращение к свету истины.

       Не отвечай безумному по безумию его,— говорит премудрый Соломон,— да не подобен ему будешь.

       И действительно, если отвечать Толстому по безумию его на все его бессмысленные хулы, то сам уподобишься ему и заразишься от него тлетворным смрадом.

       Но отвечай безумному по безумию его в другом смысле,— говорит дальше Соломон,— да не явится мудрым пред собою.

       И я ответил безумному по безумию его, чтоб он не показался мудрым пред самим собою, но действительно безумцем.

       Толстой — это Лев рыкающий, ищущий, кого поглотить. Для него нет смирения, покаяния, веры, подвигов христианских. Над святынею и святыми он смеётся, сам себя он обожает, себе поклоняется, как кумиру. Берегитесь его!»

       Для революционеров и «освободителей» о. Иоанн был страшным противником и боролся с ними с глубокой убеждённостью человека, сознающего их преступность перед Богом и Россией. Потому он был им страшен, что для русского народа каждое слово о. Иоанна являлось непреложной истиной и высоким авторитетом; народ слушал и понимал своего пастыря, потому что пастырь этот говорил то, что жило и находило отклик в душе каждого верного сына России. О. Иоанн в этом отношении был подобен многим своим предшественникам, великим служителям Православной Церкви, выступавшим на защиту родины в тяжёлые для неё времена и всегда защищавшим её национальные начала.

       Кто не знает, что Св. Сергий Радонежский благословил Димитрия Донского на битву с Мамаем? Кто не знает патриарха Гермогена, этого «начального человека в безгосударное время», который в страшную годину «лихолетья» пламенно призывал народ на защиту православной веры и на очищение родины от врагов внешних и внутренних и был уморен поляками голодной смертью в темнице?

       А современник Гермогена Дионисий, архимандрит Троицкой Лавры, который рассылал по всей России призывные грамоты с страстным призывом «восстать против врагов и избрать Царя над всей русской землёй»?

       А митрополит Феогност при Иоанне Калите, отлучивший от церкви Александра Тверского и псковичей, отказавшихся выдать его?

       И всегда, с тех пор, как Русь стоит, когда внешние или внутренние враги нападали на неё и покушались на её заветные, народные идеалы — на защиту их восставала Церковь Православная в лице своих лучших пастырей. Представитель действенной, живой народной веры и православной церкви, о. Иоанн, как и его великие предшественники, был глубоко национален. Он был русским с головы до ног, и государство, равно как и церковь, имели в нём горячего, убеждённого защитника. Тесное и неразрывное соединение в нём религиозности и народного чувства было так просто, так естественно, так необходимо. Он был лучший сын церкви и лучший сын родины, за которую сильно болел сердцем последние годы. Он, как и все величайшие деятели нашей церкви, был, в то же время, и великим патриотом.

       Люди, дряблые душой и беспочвенные мыслью, установили понятие, что представители церкви не должны участвовать в политической жизни... О. Иоанн живым примером выступил против этого положения. Он не мог сказать: «Пускай враги родины, церкви и собственности всё разрушают, затопляя страну морем крови и страдания — мне до этого дела нет». Делом и словом он сказал совершенно противоположное.

       Как известно, о. Иоанн мужественно выступил против нашей революции и в церковных проповедях напоминал власти её долг подавлять смуту. Не только народу, но и начальству он указывал 13-ю главу послания к римлянам: Начальник не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему зло. Русское начальство с удивлением узнало, что употреблять меч обязывает сам апостол.

       Жиды, взяв под своё покровительство Толстого, отрицающего родину и церковь, обрушились целым потоком грязи на о. Иоанна, ставшего на защиту церкви и родины. Он всегда был с русскими людьми, благословлял их на великий подвиг борьбы за целость и величие России.

       В самый разгар смуты в 1906 г., когда некоторые лица из высшего духовенства выказывали явное несочувствие Союзу Русского народа, о. Иоанн торжественно, при многочисленном стечении народа, освятил знамя Союза Русского народа в Петербурге. «Я освящаю это знамя, я за честь считаю освятить знамя, вокруг которого объединяются люди, защищающие Веру, Царя и отечество» — сказал он при этом.

       С самого основания Союза Русского Народа о. Иоанн состоял его почётным членом и до самой своей смерти сочувствовал и помогал Союзу; при открытии отделов посылал своё благословение, деньги, собственные портреты. Разные другие монархические организации, возникшие впоследствии, также удостаивались его благословения и внимания.

       Русское Собрание в Петербурге всегда пользовалось симпатиями о. Иоанна, и не далее как 7 сентября 1908 года, Русским Собранием был получен из Кронштадта денежный перевод от о. Иоанна на 200 рублей. На бланке перевода стояла надпись: «На осуществление целей Собрания, весьма симпатичных русскому».

       Затем, когда в 1908 году открылся Союз Имени Михаила Архангела и Совет нового союза послал свой устав о. Иоанну, глубокочтимый пастырь в ответ прислал первый денежный взнос в 100 руб. и телеграмму следующего содержания: «Да благословит Бог начало доброго дела».

       Приводим также целиком слово о. Иоанна, произнесённое им 21 октября 1896 г. в Андреевском соборе в годовщину восшествия на престол Императора Николая Александровича. В слове этом ясно и определённо выразил Кронштадтский батюшка свой взгляд на Самодержавие.

       «Братия! Во всей вселенной — во всех мирах, видимых и незримых нами, сколь они ни велики и ни бесчисленны — во всём этим дивном, премудром, прекрасном, живом мировом механизме явно примечается одна премудрая, всемогущая, личная, безначальная, всеблагая и всеобъединяющая Сила, которая дала всему этому бесконечному и разнообразному механизму единство, порядок, чудную гармонию и красоту, в целом везде одинаковую, постоянную и неизменную.

       На обитаемой нами земле во всех одушевлённых и неодушевлённых творениях заметны также разнообразие и единство родов и видов в животных и растениях, единство и согласие действий, обычаев, нравов, инстинктов и вообще проявлений жизни. Например, с наступлением осени перелётные птицы длинными вереницами, под управлением передового вождя своего, как колонновожатого, тянутся в воздушных высотах в тёплые страны. С наступлением весны они опять такими же вереницами летят, тоже под управлением передового, к нам на житьё и промысел свой и на вывод подобных себе. Пчёлы и муравьи дружно трудятся под управлением и руководством матки или царька, заготовляя себе на зиму пищу и жилище; однолетние растения увядают и пропадают, но виды их в семени и зачаточном состоянии остаются неизменными и при благоприятной, тёплой температуре пускают опять свои отростки и развиваются в те же прекрасные и живые формы, как и в прошлый год.

       Во всём — в малом и великом — в течении светил и действиях стихий, во всех растениях и животных приметна одна всесозидающая, всеправящая Рука Невидимого Творца и Промыслителя. Эта же всеправящая Рука правит и всеми народами, всем родом человеческим; она поставляет царей и преставляет, и на место одних возводит других. Она возвела и на престол Русского Царства Нового Царя, отрасль так ещё недавно почившего Царя-Родителя. Мною,— говорит Бог,— Цари царствуют и повелители узаконяют правду (Притч. Солом. 8, 15). Царь — образ Бога на земле, Правителя вселенной. Слушайте Цари и разумейте, научитесь судьи концов земли, внимайте обладатели множества и гордящиеся пред народами: от Господа дана вам держава, и сила от Вышнего, Который исследует ваши дела и испытает намерения (Притч. Солом. 7, 1-3),— взывает премудрый Царь к подобным Ему.

       Посему все верноподданные обязаны относиться к Царской власти с благоговением, по праву и закону Божественному, и повиноваться Царю не только за гнев, страшный особенно в Царе Самодержавном, но и за совесть, как учит Апостол, т. е. по собственному каждого убеждению в святом долге повиновения Царю, как преобладающему вверенными народами во благо им, в создание их, а не в разорение, как Вождю и Народоводителю.

       Царь самодержавно правит народом, как образ единоначальной власти Божией, как образ Царя Царей, как Глава Государства, этого великого политического тела, стройно организованного и объединяемого единою Главою. Все власти в Государстве, как радиусы в круге, относятся к Государю, как к своему центру; или все люди в Государстве, как дроби, получают в Царе своём одного знаменателя. Государь в своём Царстве, как душа в теле, сообщает стройность направления и действия всем членам великого политического тела.

       Наша православная Церковь постоянно молит Бога, Вседержавного Царя Царей, о спасении и благопоспешении Царя земного во всём и покорении под ноги Его всякого врага и супостата.

       Вы видите, братие, что для России единодержавие и самодержавие в Государстве необходимо и есть величайшее благо для него, подобно как в мире Божие единоначалие и вседержавие. Будьте покорны всякому человеческому Начальству, для Господа: Царю ли, как верховной власти. Правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро (Петр. 12, 3 и 14). Воздадите убо Кесарево Кесареви и Божия Богови. Аминь. (Мф. 22, 21)».

       На политические события последних лет у о. Иоанна также был совершенно определённый взгляд. Когда 9-го мая 1908 года к нему явилась группа членов Государственной Думы, во главе с двумя епископами, о. Иоанн, после молебна, стал вести с ними беседу о настоящем тяжёлом положении страны и высказался в том смысле, что во всех бедствиях, претерпеваемых сейчас Россией, считает виновным никого иного, как графа Витте.

       Жидовская и жидовствующая печать несколько лет подряд, благодаря попустительству властей, ежедневно глумилась над великим молитвенником Русской земли. Она издевалась над его патриотизмом и любовью к родине, над его чудесами, милостыней, над благоговением его почитателей. Она сочиняла клеветнические сказки, сквернила привязанность к о. Иоанну женщин, оплёвывала народный порыв.

       «Искушая искушал меня Господь милосердный... Да будет воля Его» — отвечал он выражающим ему сочувствие по этому поводу.

       Крамольники и безбожники относились к о. Иоанну насмешливо и презрительно. Известная часть духовенства смотрела на него с оскорблённой завистью, чувствуя, что она гораздо ниже Кронштадтского священника в глазах народных.

       По интригам врагов о. Иоанна на него однажды возвели обвинение в разных нарушениях церковного устава и других, якобы, злоупотреблениях. Сочинили донос и послали митрополиту Исидору. Митрополит получил донос, прочёл его и сделал резкий выговор о. Иоанну. На следующий же день митрополит заболел: у него померкло зрение. Когда ему в этот день подали бумагу подписать бумагу, в которой было приказание подвергнуть о. Иоанна какому-то наказанию за якобы допущенные им нарушения церковного устава, митрополит Исидор не мог подписать её, потому что не видел ничего, кроме белого неисписанного листа. Думая, что вышла ошибка, он спросил объяснения у писавшего бумагу. Но тот с изумлением подтвердил, что это и есть та бумага, которую митрополит должен подписать.

       Тогда митрополиту пришла в голову мысль: не наказывает ли его Бог слепотою за о. Иоанна? Тотчас вызвал он к себе Кронштадтского батюшку и рассказал ему всё.

       О. Иоанн начал молиться и просил Бога указать, что значит это необыкновенное явление. После молитвы митрополит снова взял лист, поданный ему для подписи, и ясно прочёл всё, написанное на нём. Исидор тотчас же разорвал бумагу, сказав, что видит во всём происшедшем дивное указание самого Господа, защищающего Своего служителя от напрасной лжи. И с этих пор он не принимал решительно никаких жалоб на о. Иоанна.

       О. Иоанн был раньше не в чести у некоторых представителей чёрного духовенства, которое свысока смотрело на него, видя в Кронштадтском молитвеннике только уездного протоиерея. Но русский народ давно уже определил по-своему иерархическое положение о. Иоанна. Следующий случай, происшедший 18 лет тому назад, ярко показывает, как высоко стоял он в глазах народных.

       Это было в Киеве, куда должен был приехать о. Иоанн. Его ждали, и большая толпа спозаранку собралась на Крещатике, чтобы хоть издали взглянуть на батюшку и удостоиться его благословения. Проходит час, другой. Вдруг проезжает карета, в которой сидит духовное лицо. Народ бросился ей вдогонку, думая, что это о. Иоанн. Когда карета остановилась у подъезда, подбежавший первым и заглянувший в неё хохол повернул назад и успокоительно махнул рукой толпе:

       — Стой, это только митрополит,— сказал он.

       Как возле всего высокого, выдающегося, чистого — неизбежно собирается злое, низкое и грязное, так и вокруг светлой личности о. Иоанна, наряду с бесчисленными толпами народа, искавшего в нём утешения и исцеления от язв душевных и телесных, толпились завистники, клеветники и любостяжатели. Они протягивали свои хищные руки к потоку золота, притекавшего отовсюду к батюшке, и грязными небылицами старались набросить тень на него самого.

       В чём только не обвиняли великого старца! Обвиняли в том, что он ездит преимущественно к богатым, что ездит в каретах, что слишком богат, что ходит в шёлковых рясах и носит кресты, украшенные дорогими камнями, что пьёт дорогое вино, что терпит возле себя женщин, зачастую эксплуатирующих его имя и не допускающих к нему посетителей и т. п.

       Кто знал о. Иоанна хотя бы понаслышке — отлично поймёт, что имя его так недосягаемо высоко и чисто, что не нуждается ни в какой защите от клеветы и злословия. Поразительно только то, что «личные» враги о. Иоанна так мало задумывались над полной несообразностью своих нападок на него и не видели, что этими нападками на него они только топят себя и губят в народном мнении.

       Народ-то отлично знал и видел, что если о. Иоанн мирился с обстановкой, в которой жил, терпеливо перенося многие отрицательные стороны, то, значит, так это и нужно было, что в этом и заключается его подвиг. Он спасался не в пустыне, не в стенах монастыря, а в самом водовороте мирских страстей и горя — подвиг несравненно более тяжкий и великий.

       Он ездил в карете, пил вино, предлагаемое ему, не потому, что сам хотел, а потому что не желал обидеть отказом. Он принимал в подарок дорогие шёлковые рясы и носил их, носил и высшие знаки отличия, но как ему это было всё равно, как далёк он был от всего этого душой! Шёлковая ли ряса на нём, или сермяжная, для него было безразлично. Известно же, что обедал о. Иоанн всего несколько раз в месяц, остальное время довольствуясь то кусочком печенья, то фруктами и глотком вина, которые ему предлагали то там, то тут, во время исполнения им духовных треб. Какое значение могли иметь шёлк, бриллианты и еда для человека, непрестанно горевшего высшей, пламенной любовью к Богу, непрестанно пребывавшего в словесной и внутренней молитве и пронёсшего сквозь водоворот мирской жизни, полной греха и страстей — свою душу чистой и сияющей куда ярче тех бриллиантов, которыми украшали его люди!

       Ни для кого не тайна, что молитвенник Кронштадтский был девственником до конца своих дней, что жена его была ему только сестрой по Боге. Его окружали женщины — почитательницы, потому что женщины вообще любвеобильнее, более склонны и восприимчивы к духовной ласке и общению. Между этими почитательницами были женщины экзальтированные, своим страстным обожанием причинявшие о. Иоанну много горя и неприятностей и производившие некоторый соблазн в окружающих. Но что мог с ними сделать бесконечно добрый, бесконечно терпеливый старец, боявшийся обидеть, причинить горе кому бы то ни было? Одна из его почитательниц, когда отец Иоанн, утомлённый её назойливостью, хотел ей дать денег для отъезда на родину и, вообще, желал избавиться от её присутствия, прямо объявила ему: «Коли ты, батюшка, меня прогонишь — я опять стану вести дурную жизнь и пропаду, либо руки на себя наложу!»

       Можно себе представить, какое впечатление производили на о. Иоанна подобные заявления? На него, который, как самый любящий отец, дрожал над каждой мятущейся душой своих духовных чад, вразумляя, наставляя их и упорно ведя на путь спасения! И он кротко переносил все неудобства и стеснения своих неумеренных почитательниц, видя добрые семена в их духовном порыве.

       Все богатства, обильно посылаемые Русью своему молитвеннику перед Богом, он раздавал без остатка. Перед самой смертью своей он не забыл о своих бедных и завещал всё, что было у него, на благоугодные заведения и Иоанновский монастырь, а о престарелой жене его пришлось уже позаботиться Государю Императору, назначившему ей пожизненную пенсию.

       Когда ему, в последние годы его жизни, ставили в вину, что его окружают дурные лица, навлекающие тень на его имя, он отвечал:

       — Если Спаситель наш не гнал от себя прелюбодеев и грешников и терпел возле себя Иуду предателя, то мне ли, недостойному слуге Его, не следовать по пути Его! Я такой же грешный человек, как и вы все. Грешен, грешен и каюсь... Берегитесь гордыни!

       Нам остаётся ещё упомянуть о тех, которые не были врагами о. Иоанна, а только были людьми колеблющимися, спотыкающимися о самые мелкие камешки; о тех, которые почитали о. Иоанна, но «критиковали», разбирали его поступки, его дела, смущались клеветой и грязью, бросаемой в него.

       Обвиняющим о. Иоанна в резкости, которую он иногда вдруг проявлял, и в том, что он, случалось, поспешно проходил сквозь толпу, обступавшую его, нетерпеливо отталкивая преграждавших ему путь — мы скажем: действительно резким о. Иоанн был только с врагами церкви и России, с лицемерами и с обидчиками слабых и детей. Обличая их, он был не только резок, но и грозен. А разве Христос, изгоняя торгующих из храма — не пламенел гневом и не гнал корыстолюбцев бичом?

       Далее: всю свою жизнь о. Иоанн принадлежал людям; для себя у него не оставалось ни минуты. Он ел на ходу, спал 2—3 часа в сутки. Но желающих видеть его, говорить с ним было гораздо больше, чем времени в одном дне. И если бы о. Иоанн захотел уделить каждому хотя ¹/₄ минуты, то всё-таки у него не хватило бы этих ¹/₄ минуты в сутках. Поэтому неудивительно, что иногда он и проходил мимо, но всегда знал, где он необходим, и случалось, что, нервно расталкивая народ, подходил к какому-нибудь одному лицу и говорил с ним и молился. Непостижимым для нас образом он знал, видел, что этому именно лицу нужна его немедленная помощь, и спешил нести её.

       Тем, которые говорят: «Почему о. Иоанн во время Кронштадтского мятежа уехал из города, когда его слово могло иметь громадное влияние на мятежную толпу?» — Мы ответим словами одного русского рабочего, в присутствии которого был поднят этот вопрос:

       — И мы, рабочие, много между собой толковали об этом,— сказал он,— но мы объяснили себе поступок о. Иоанна так: Христос, когда Его евреи хотели свергнуть со скалы, «прошёл среди них и скрылся», потому что знал, что не пришёл ещё Его час и дело Его на земле ещё не совершено.— Так и о. Иоанн.

       Таким образом объяснили себе поступок своего пастыря простые русские люди. Именно объяснили, а не критиковали, как это делает интеллигенция.

       Вечно стремящийся к Богу, воистину человек не от мира сего, мог ли о. Иоанн устрашиться мятежной толпы или убояться случайной смерти? Если он отошёл, то, значит, знал, что здесь он ничего сделать не может и что дело его на земле ещё не окончено, что смерть его ещё впереди.